ловить ящик. Когда мы подошли к нему, Добрыня сказал:

– Судя по всему, мы перехватили деньги, скорее всего, американские. Сейчас мы с вами можем поступить в двух вариантах. Первый – мы расскажем в центр, что перехватили эти бабки, к нам прилетит “«вертушка”», и их изымут. Куда они потом денутся, неизвестно, я стараюсь про это даже не думать. Но есть второй вариант: мы сейчас изображаем, что в этом ящике была взрывчатка, деньги прячем и используем их для оперативной работы. Я бы даже мог предложить оставить часть себе, но вы понимаете, что привезти в СССР валюту у нас вряд ли получится.

В общем, Добрыня был реально военным, который хотел использовать полученные деньги исключительно в тактических целях. Мы тогда были молодыми и горячими бойцами, которые только начинали понимать суть происходящего. А Добрыня был для нас великим командиром. Он, видимо, неплохо разбирался в людях, поэтому оставил именно нашу тройку.

Мы сложили восемь гранат и подорвали их. Потом сели в автомобиль “«духов”», загрузили деньги и поехали в сторону расположения части, за руль сел Добрыня. Не доезжая части, он свернул в горы и остановился около входа в пещеру, которых тут было очень много. Там мы и спрятали ящик с деньгами, взяв с собой около сорока тысяч долларов.

– Про деньги даже родной матери не говорить, сюда просто так не ходить, все через согласование со мной.

Дальше наша работа пошла много лучше, наличие изображений американских президентов на зеленом прямоугольнике творило чудеса с “«духами”». Сто долларов для них были космическими деньгами, и они развязывали языки существенно лучше и быстрей, чем пытки. Через месяц мы знали о всех цепочках поставок оружия и все основные тропы.

Мы передавали координаты в центр, а оттуда нам присылали благодарности, а иногда новые железки или лычки. Мне, Гордому и Сычу даже присвоили звания младших лейтенантов, что было, в общем-то, нарушением, но наше звено реально было лучшим.

Ну что еще мне запомнилось в то время, о чем бы я хотел, наверное, написать, именно в то время в Афганистане я познал продажную любовь. Тогда я лишился девственности в объятиях девушек, которых американский президент сводил с ума ничуть не меньше, чем он сводил с ума “«духов”» и предателей. Несмотря на то что это вроде была исламская республика, где только что произошла исламская революция, в городах все было, и можно сказать, что местные бордели тоже были источником информации. И мы туда ходили и подкупали местных фей, а они нам платили не только информацией, но и любовью.

Служба шла, но в итоге мы получили приказ о демобилизации. Срочная служба она ведь потому и срочная, что у нее есть срок. Я тогда сильно расстроился, я не хотел на гражданку, для меня жизнь началась тут, в Афганистане. Несмотря на то, что тут убивали. А вот Николай он обрадовался, ну оно и понятно, его в деревне ждала девушка. Потом, правда, меня успокоил Добрыня, сказав, что отправил мою характеристику в центр и что я смогу вернуться, пройдя ускоренный курс в Академии, но уже в звании лейтенанта или даже старшего лейтенанта, что война эта надолго, и мы еще успеем тут повоевать. В общем, попрощавшись, мы улетели на родину..

Дембель

.

Дембель! Сладкое для большинства срочников слово для меня было трагедией. Конечно, мне, с одной стороны, тоже хотелось пройти по родной деревне, с грудью, полной медалей, коих у меня и у Николая действительно было много. С другой стороны, я уже не мог себя представить в условиях мирной жизни. Меня никто не ждал в родной деревне. Но тем не менее я ехал. Все равно чувство героя, что я такой весь из себя, гордыня тащила меня в родной край. Если меня сейчас спросить, что такое афганский синдром, я его точно опишу подробно. Мы возвращались с войны героями, но гражданка не признавала в нас героев. Они не понимали значения тех орденов и медалей, которые были у нас на груди. Для них мы были просто солдатами, которые вернулись на гражданку. А мы, когда ехали домой, представляли себе все по-другому. Мне-то было легче, я знал, что меня ждет пьяное рыло отчима и матери. И недовольство брата и сестры, что я приехал. Я еще в Афгане понимал, что мне там места нет, и ехал просто за компанию с Николаем. Но все оказалось еще хуже, чем я даже мог представить.

Мы дошли до деревни, Николай пошел к себе, а я пошел к себе. Войдя в дом, я почувствовал резкий запах перегара и плесени. дВнутри было темно и сыро. Отчим валялся прямо на полу в кухне, пьяный вусмерть, а матери нигде видно не было. На столе стояла батарея пустых бутылок и остатки еды. Видимо, у отчима были гости, которые ушли не очень давно. Мать я нашел в сенях, она лежала на старой тахте, в состоянии ничуть не лучшем, чем отчим. Сестры и брата видно не было. В общем, делать в этом доме мне было совсем нечего, и я решил пойти в гости к Николаю.

У Николая в доме был праздник! Николая встречали по полной: мать и отец с дедом бегали по дому, на ходу решая, как будут отмечать такое радостное событие. Увидев меня, дед Николая закричал от радости:

– А вот и сослуживец! Витя, заходи, будь как дома.

Я насупился, потому что тут мне были явно больше рады, чем в моем собственном доме.

Николаевская родня знала, видимо, о том, что происходило в моем доме, и потому сходу определила мне место во главе стола рядом с Николаем и со словами:

«Сиди, отдыхай» п

родолжала быстро собирать на стол. Уже чуть позже мать Николая Серафима Андреевна рассказала, что мои брат с сестрой уехали в Канев и поступили в аграрное. И вот уже год как носа сюда не кажут. А отчим с матерью совсем спились. Что если я хочу, то могу и у них тут остановиться ненадолго. Но могу пойти в колхозный клуб и там пожить какое-то время, пока не определюсь с будущим. Вот чего я тогда хотел меньше всего, так это оставаться в колхозном доме и в этой деревне вообще. Я тогда покрывался липким потом от мысли в том, что я могу тут остаться. Я хотел сбежать куда угодно и как можно быстрей. Лучше уж в Афган, Пакистан, да куда только можно.

Мы неделю прожили в деревне