Квартира, в которую пришла Варя за полночь, была старой и тосковавшей по ремонту. В высоте терялись закопченные потолки, к которым были опасно привешены люстры с разбитыми плафонами. Старая, потертая мебель, древние, расшатанные диваны, истоптанный пол. Мария в вечернем прикиде с вызывающе накрашенными губами и двое парней с бутылкой вина и тортом сидели за столом в комнате. Один из мальчиков был высокого роста, с усиками, опрятный, коротко постриженный и на первый взгляд весьма приятный, другой, поменьше, был одет небрежно, с серьгой в ухе, длинными волосами и в очках с мощными линзами, за которыми угадывались живые и умные карие глаза потомственного рижского интеллигента. Контраст между ними был даже разительнее, чем между московской и балтийской сестрой, но еще больше не похожи были эти двое и девушка на вдохновенных людей, которых Варя только что видела на набережной.

— Что с тобой, сестренка? — спросила Мария, затягиваясь сигаретой и прищуриваясь. — На тебе лица нету. А ведь я тебя предупреждала: не лезь туда. Скажи спасибо, что легко отделалась.

— Ерунда, — возразил тот, что был с усиками. — Ничего бы ей не сделали. К русским из России они относятся нормально. Они ненавидят только нас.

— На ней же не написано, откуда она.

— Уезжать надо. Не будет нам тут жизни, — сказал интеллигент.

— Армия из Прибалтики не уйдет никогда! — отчеканил усатенький.

— Еще одно слово, и я выставлю обоих за дверь! — вскипела Мария.

— Лучше налейте дамам шампанского. А тебе, сестричка, штрафную.

— Ага! Значит, вы и есть та самая красавица Варя, которая учит испанский язык, — обрадовался интеллигент. — В Риге в прошлом веке жил испанский консул. Он был женат, но влюбился в здешнюю девушку.

— И что?

— Так мучился, что бросился в Даугаву.

— Ну и дурак, — сказала Машка, наступая ему на ногу и с тревогой поглядела на побледневшую сестру, но парень ничего не замечал:

— Его спасли, а на следующий день он бросился снова. Второй раз спасать не стали.

— Я же говорю, дурак.

— Почему? — удивился очкарик.

— Потому что думать надо, что говоришь.

Мальчишки выпендривались и друг друга подкалывали, Машка кривлялась, но все равно эти люди были свои, родные, и Варя вдруг почувствовала, что значит общность крови в чужом городе. Она пила шипучую яблочную бурду под названием «Салют», которую Мария называла шампанским, и чувствовала, как уходит из души страх. На смену приходили расслабленность и усталость, сквозь которую девушка замечала, что оба парня положили на нее глаз и от нее зависело, кого она выберет, но ей не хотелось никого выбирать, а просто сидеть и говорить. А еще больше — спать.

— Маша, можно тебя на минутку?

— Ну что? — Глаза у Машки возбужденно блестели. — Какого берешь? Уступаю.

— Пусть они лучше уйдут.

— Ты чего, белены объелась? Куда они уйдут? Они к нам в гости пришли.

— Я спать хочу.

— У, черт меня угораздил с тобой связаться!

— Я не могу, — сказала Варя жалобно, — я устала, ну пожалуйста.

— Если ты, если ты… — В глазах у Машки сверкнула обида. — Я для нее старалась, специально маму с братьями из дома отправила. А она…

— Я посижу еще чуть-чуть, но, если усну, не обижайся.

На смену «Салюту» пришел портвейн, разговор сделался живее, и Варя с удивлением обнаружила, что к ней клеится интеллигент с серьгой. Она небрежно обронила что-то насчет заграницы и профессора-мамы, мальчики не отставали, и Варя сама не заметила, как стала говорить горячо и быстро. Машка смотрела на нее насмешливо, позевывала и наконец прервала разговор:

— Давайте сыграем в трах.

— Как это? — удивилась Варя.

— А очень просто. Начинаем по кругу считать, но вместо чисел, которые делятся или оканчиваются на три, говорим «трах». Кто ошибается — снимает с себя одну вещь.

Варя растерянно посмотрела на очкарика Мишу.

— А что? — сказал интеллигент. — Пожалуй, в этом есть торч. У Борхеса подобное было.

— Раз, — начала Мария.

— Два, — произнес Андрей.

— Трах, — неуверенно сказала Варя.

Она смеялась вместе со всеми, глядя, как парни снимают с себя часы, носки, вынимают из карманов расчески и сигареты, спорят, можно ли это считать вещами или нет. Мария скинула туфлю и отшвырнула ее в угол, и Варя не была уверена, что она не сделала это намеренно. Маленький Миша снимал одежду и не трогал серьгу, говоря, что скорее расстанется с трусами. Но все равно Варя была уверена, что, как только дойдет до более серьезных предметов, игра иссякнет сама собой. Однако, в очередной раз подсев на цифре «семьдесят три», которая была тем трудна, что тут шло два траха подряд, Машенька расстегнула линялый батник, давно потерявший благородный кремовый цвет, и он так же легко и просто полетел на пол, как туфля.

Варя не верила очам. Сама она сняла только заколку и серебряный браслет, и при виде дикарки-сестры, для которой обнажаться было, видимо, более естественным состоянием тела, чем носить одежду, ей захотелось выйти из комнаты, сказать, что никакого удовольствия и смысла в этой забаве она не видит, и все-таки что-то не отпускало Варю. И этим «что-то» была не глупая детдомовка, которая совершенно не комплексовала оттого, что некрасива, не очкарик Миша, чьи глазки вдруг сделались противными и маслянистыми, так что трудно было поверить, как мог один и тот же человек рассуждать о метафизике, экзистенциализме и психоделическом роке и липнуть к глупой, никчемной и некрасивой девке, не убиравшей его руки со своей коленки. Все, что окружало Варю, было противно до невыносимости и требовало, чтобы она ушла, но странный насмешливый взгляд высокомерного, не торопившегося расставаться с вещами Андрея был причиной, ее удерживавшей. Серые, со стальным отливом глаза, напротив, точно вопрошали: «Ну что, сдрейфила, маменькина дочка, бабушкина внучка? Слабо тебе?» Он бросал вызов ей и всей ее жизни, и не принять этот вызов Варя не могла и защитить себя могла только на этом поле.

Вскоре Машка отстрелялась, снимать ей было больше нечего; завернувшись в простыню, она тянула пиво, рядом под той же простыней сидел голый очкарик с серьгой, который окончательно поглупел, щекотал свою подружку-кубышку и отпускал дурацкие шуточки над оставшимися игроками, а Варя с белесым продолжали наматывать счет. Что-то заразительное, пьянящее и совершенно новое, никогда прежде Варей не переживаемое было в этой атмосфере. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что, пожалуй, могла бы снять кофточку, чтобы все увидели ее новое шведское белье и высокую грудь, но больше… Она бы лучше умерла или выбросилась в окно, но еще сильнее ей хотелось победить сидящего напротив врага. Тяжело дыша, двое смотрели в глаза друг другу, лица у обоих были напряжены, у парня выступили капельки пота на лбу, Варя то и дело откидывала мешавшие ей волосы. Она понимала, что перешла черту и если проиграет, то обратить все в шутку и пойти на попятную не удастся. Уже не осталось в ушах сережек и заколок в волосах, Варя сидела, дрожа и удерживая внимание из последних сил, но все равно споткнулась, когда счет перевалил за три сотни.