я нашла среди множества бумаг, ничего не стоящих безделушек и кусочков ткани миниатюрный китайский блокнотик, который можно было носить с помощью маленькой цепочки на пальце, как это было в моде в 1830 году. Этот блокнотик, испещренный изящным, едва читаемым почерком, содержал историю ее невинной, печальной любви вплоть до мучительного ее финала. История эта была описана в дневниковой форме исключительно трогательно и просто, хотя и на жеманно-чопорном итальянском. У Serafico не было возможности достаточно часто погружаться в эту книжицу; но Терезина была для него хотя и скромной, но истинной сестрой тех великих любящих, о которых он грезил. И тот факт, что он был посвящен в ее сокровенные тайны, что он нашел в Дуино ее портрет и память о ней, комнату, в которой она жила, ее мебель и книги, делал ее для него такой живой, что он говорил о ней как о давно знакомом существе, по которому он нежно скорбел. Среди бумаг, которые он мне оставил, я нашла копию этого дневника, однако, к сожалению, он ничего не написал о том, каковы все же были его планы.

В конце ноября мы съездили в Венецию. Рильке, мой старший сын и я. Рильке был дружен с моим братом, проживавшим в восхитительном маленьком особняке на Большом канале. Почти ежедневно бывали мы у него в гостях, в очаровательной маленькой столовой, обставленной старинными зеркалами, в которых отражался превосходный фарфор с видами виллы Брента, а также старинное серебро. Рильке всем этим был восхищен точно так же, как моим мезонином на другой стороне канала, где он жил вместе с моим сыном и мной.

В своих записках я нахожу короткий отчет о прогулке в Санте Раффаэлло с посещением одной более удаленной и менее известной церкви, где мы искали тех мадонн, которых так много в Испании и которых иногда обнаруживают даже в Венеции – больших мадонн, сидящих на золоченом троне в прекраснейших нарядах, в великолепнейших бархатных, атласом отделанных платьях, с шейными украшениями и короной на голове, иногда они держат на груди запеленатого младенца Иисуса из воска. Serafico был весьма заинтригован, когда я рассказала ему, что моя мать однажды в моем детстве велела изготовить для мадонны Барбанской, чья одежда устарела, чудесное вечернее платье из изысканной ткани эпохи Луи XVI – на что пошло платье моей бабушки. Эта мадонна сидела на троне на маленьком островке вблизи Аквилеи, и к ней всегда было много паломников. И мы действительно нашли мадонн, которых искали; особенно нас впечатлила одна из них, черты которой были странно родственны гордым и нежным ликам испанских живописных шедевров.

Я уже и не помню, была ли это та самая прогулка, что привела нас в менее оживленный район города, где повторилось, только с меньшей интенсивностью, то странное происшествие, что когда-то произошло вблизи Сан-Заккариа. Мы оказались на совершенно заброшенной, поразительно тихой площади, где время, казалось, остановилось.

Мы рассказали об этом таинственном приключении моему брату. Один из наших друзей, венецианец чистейших кровей, знавший в своем городе каждый закоулок, уверял, что мы оказались в примечательнейшем месте старой Венеции, там, где она поднялась из моря и где были построены в лагуне ее первые жилые кварталы.

Да будет незабвен и мой прекрасный спинет, который я как-то однажды привезла из Флоренции; серебряное его звучание, казавшееся приходящим из далекой дали – «du passé des temps et des âges»[28] – делало нас такими счастливыми. Барон Ф., друг нашего дома и отличный музыкант, играл нам на нем восхитительные старинные итальянские мелодии, которые тогда еще не столь ценили.

Вернувшись в Дуино, мы остались одни, поскольку мой сын с женой и детьми покинули нас. Serafico доставляло большое удовольствие рыться в выдвижных ящиках и в коробках, особенно интриговали его большие картонные футляры, где были бережно уложены кружева, покрывала, вуали и шарфы моей матери и бабушки. Ему хотелось произвести полную инвентаризацию, и совсем недавно я нашла в Лаучине, куда свозила во время войны, спасая, то одно, то другое, среди вышитых батистовых кружевных платочков одну такую инвентаризационную его записку, где тонким, чистейшим почерком перечислено содержание одной из таких картонок. С большим воодушевлением поэт реализовал еще и другую свою идею. В красном салоне замка, при входе в который у Дузе[29], увидевшей пастель Лиотара, вырвалось «Che fondo di Tintoretto!»,[30] находились две витрины, которые обустроил сам Рильке: одна, очень большая и странно оформленная, испанская по колориту и содержанию, была выложена черепаховым панцирем и позолоченной бронзой, а также розовым бархатом. В ней были выставлены ценнейший фарфор, прежде всего венецианский и мейснеровский, несколько английских статуэток и очень красивые старинные веера и миниатюры. Среди последних была миниатюра королевы Марии Людовичи. Она очаровала поэта, поскольку мы установили, что она в точности повторяет ту, что я нашла тогда в Веймаре. Разумеется, она должна была быть подарком от королевы Гёте. «Случайностей не бывает, – заявил Рильке убежденно, – и эта миниатюра, которую вы сразу узнали, узнала и вас тоже. Она должна была, дорогая княгиня, встретить вас, а вы должны были ее купить, она только этого и ждала. Вспомните, как какой-то человек вошел в лавку, когда мы там были. Он рассматривал эту миниатюру, даже взял ее в руки. Я уже было испугался, однако по вашему знаку антиквар заявил, что она уже продана, и мы с триумфом смогли ее похитить. Она, эта миниатюра Гёте, ну просто-таки должна была отправиться в Дуино и провести здесь со мною зиму», – добавил он, улыбаясь.

Вторая, намного меньшая витрина предназначалась для, как выразился поэт, «tous les petits objets de la femme»[31]. В поисках этих «petits objets» мы рыскали по всему дому! В одном потайном углу нашли полдюжины славных маленьких косметических баночек, на изысканном фарфоре были видны крылатые амурчики и надпись: «Leroux, fournisseur de la Reine».[32] В эту витрину потом были направлены еще и оригинальных форм флакончики для духов, коробочки, деловые сумочки и т. д. Этой работой Рильке был весьма горд. То были спокойные, прекрасные дни… Однако мне предстояло вскоре попрощаться. Серафико готовился к своей долгой зиме, чему очень радовался, обещая себе бесконечно много одиночества и тишины.

В последние дни мы часто совершали с ним прогулки по окрестностям, главным образом в так называемый старый Тиргартен, зоосад, густой дубовый лес скальных пород, окруженный высокой стеной. Когда-то он вполне мог быть «священной рощей». Старая римская дорога, идущая из Тимаво, прорезала его насквозь.