— А как можно поставлять будущие урожаи?

Дон рассмеялся, Морин улыбнулась в ответ.

— Я лично понятия не имею. Мы с Филипом в этом мало задействованы. Он, сама знаешь, архитектор, а меня привлекают только на время переговоров. Говорят, я очень обаятельный.

— И скромный.

— И скромный, точно. Кроме шуток, у меня ведь есть еще и родной братец, Ник. Вот его хлебом не корми, дай поиграть на бирже. Пол процента какого-нибудь Доу-Джонса способны повергнуть его в экстаз или в отчаяние, даже до сердечного приступа довести.

— Ты не такой.

— Не такой. Я вообще псих. Так считает папа, Я не понимаю, как можно работать, глядя на столбики цифр и разговаривая по телефону. Нет, вообще-то я знаю, что вся мировая экономика на этом и держится, но сам предпочитаю что-то конкретное.

— Как это?

— Это просто. Держишь в руках бревно или доску. Потом берешь топор и гвозди. Потом живешь в доме, ходишь по мосту и знаешь, что это сделано твоими руками.

— И поэтому ты строишь мосты в джунглях?

— И поэтому я строю мосты в джунглях. И поселки в пустынях. И электростанции. Много чего строю. И радуюсь, когда вижу, что сделанное мной выжило, выстояло, не сломалось под ударами стихии и стало приносить пользу. Смешно, да?

— Нет, вовсе нет, Здорово. Но насчет столбиков цифр — неужели ты не любишь деньги?

— Скажу, что нет, — совру, конечно, Просто я не люблю их делать. Надсадно, изо дня в день, посвящая этому лучшие годы своей жизни. Деньги приносят много хорошего. Они обеспечивают комфорт, удобную постель, вкусную еду. Однако они не в силах купить любовь, добрые отношения, дружбу и семью. Настоящую семью…

Дон посмотрел на Морин и увидел, что она почти засыпает.

— Пошли-ка в постель, старушка Морин.

Она мгновенно пришла в себя и негодующе уставилась на Дона.

— Я не собираюсь идти с тобой в постель, что еще выдумал!

Дон хмыкнул.

— А почему, собственно? У нас бы неплохо получилось.

— Глупости.

— Морин, ты чересчур сурова и слишком серьезно относишься к себе.

— Что это ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что смех еще никому не вредил. Как и секс. Лечит душу и врачует тело.

Морин смерила Дона убийственно-скептическим взглядом.

— Я безмерно благодарна тебе за столь трогательную заботу о моей измученной душе…

— И о теле!

— Именно. Но не собираюсь прибегать к твоим услугам.

— Жаль. Очень жаль. Мне кажется, я просто рожден для оказания патронажной помощи…

— Есть ли на свете что-то, к чему ты относишься серьезно?

Что за человек! В глазах пляшут черти, на губах играет веселая улыбка, и он так хорош, так хорош, что нет сил на него смотреть…

— Таких вещей немного, но они есть.

— Просвети меня. Что это?

— Хорошая еда. Мое здоровье. Друзья. И, разумеется, общество подходящей во всех отношениях женщины.

— Ага, значит, подходящей во всех отношениях? Ну-ну.

— Это не так просто, как ты думаешь. Таких женщин раз-два и обчелся! Думаю, ты одна из них.

— Я?! Ты с ума сошел!

— А ты что, плохая женщина?

— Не то чтобы плохая, но уж явно не «подходящая».

— А мне ты нравишься!

Морин ощутила нечто вроде паники. Разговор входил в совершенно незапланированное русло.

— Я? Ха! Почему бы это?

— Ты умеешь меня рассмешить.

— Я ни разу даже в голове не держала тебя смешить, что ты придумываешь, О'Брайен!

— И все-таки смешила. Ты, моя прекрасная леди, так серьезна и строга, так наивна и нежна…

— Наивна? О да! Ладно, хватит с меня твоих глупостей. Я иду заниматься.

— Конечно! Не трать времени на пустые разговоры, моя практичная сожительница.

— Не называй меня сожительницей! Конечно, я понимаю, у тебя-то времени полно, ты можешь валяться дома и трепаться ни о чем, но я не могу! У меня есть обязанности. Мне надо работать и учиться, и за меня этого никто делать не будет! Так что, сделай милость, оставь меня в покое.

С этими гневными словами Морин подхватила папку с учебниками и ринулась из кухни. К несчастью, папка зацепилась за какой-то крюк, и вес бумаги и контрольные работы будущего менеджера-маркетолога разлетелись по полу. Морин свирепо выругалась себе под нос и опустилась на колени. Прямо поверх всех бумаг лежала ее последняя контрольная с жирной красной «парой».

Если он сейчас что-нибудь скажет, я его убью. Возьму справочник менеджера, он тяжелый, и убью!

Но Дон ничего не сказал. Молча помог ей собрать все с пола и подняться. Руки у него были жесткие на ощупь. Рабочие руки.

— Морин, если хочешь, я могу помочь тебе разобраться с некоторыми темами, Скажи, если потребуется помощь.

Она едва сдерживала дрожь, вызванную прикосновением его рук.

— Я справлюсь сама. Спасибо.

— Когда перестанешь справляться, скажи.

— СПАСИБО.

Дон неожиданно обнял ее за плечи.

— Эй! Маленькая, поверь мне, принять помощь — это не проявление слабости. Даже если помощь принимает сильная, молчаливая и независимая личность.

Сильная личность была не просто молчалива, она обратилась в статую. Слишком близко от нее был Дон О'Брайен. Морин чувствовала запах его одеколона, тепло его кожи. Серо-синие глаза смотрели ей прямо в душу, а она боялась этого больше всего на свете. Потому что в душе ее жил страх.

Страх за будущее. Страх за Джеки. Страх за отсутствие денег. Страх за то, что кто-нибудь вроде Дона увидит ее слабость.

— Морин… расслабься, а?

И он ее поцеловал. Нежно, тихо, осторожно, словно боясь спугнуть наступившую тишину.

Сначала она окаменела, но очень быстро по всему телу разлился такой жар, такое блаженное тепло, что она действительно расслабилась. Нет, больше того, она растаяла, растворилась, превратилась в легкое облачко, в бурную реку, в темную ночь, в солнечный луч… Кто его знает, как описать словами это состояние?

Факт оставался фактом, Морин Аттертон таяла и млела в объятиях Дона О'Брайена, отвечала на его осторожные, но все более жгучие поцелуи, прижималась к нему всем своим измученным телом и мечтала только об одном: пусть это никогда не кончится.

Кончилось. Дон отпустил ее неожиданно, и Морин была вынуждена ухватиться за спинку стула.

Черти в серо-синих глазах исполнили особенно заковыристое па. Дон почти пропел, глядя на залившуюся румянцем девушку: