Как будто в подтверждение ее слов из подвешенного на яблоне динамика после небольшой паузы, вызванной, видимо, явно техническими погрешностями трофейного немецкого патефона со скрипучей иглой, снова зазвучала незамысловатая песенка ресторанного репертуара:

Ташкентские улочки, широкие проспекты,

Тенистые аллеи, прохладный наш Анхор…

Нет города на свете теплее и добрее,

Любой ташкентец скажет, о чем здесь разговор… —

продолжал тягуче под скрип патефонной иглы свою патриотическую песенку неизвестный безголосый певец.

— То, что ты мастер, известно. Но когда ж ты, Надюша, все успеваешь? — поддержала Григория только что зашедшая в дом Беккеров Паша, родная сестра Алексея. — Забот у тебя ведь и без всего того хватает. Работа, все мы знаем, у тебя важная, очень ответственная и уважаемая. Кафедрой руководишь, студентов уму-разуму учишь… Да и сама всегда выглядишь просто прекрасно — это тоже немало сил и таланта требует. А дом ведешь! Сказать «отменно» — значит ничего не сказать. Да еще Татьяне своей с внуками помогать успеваешь… А песенка всем вам напрасно не нравится. Мы недавно юбилей своей организации коллективно в ресторане «Бахор» отмечали, так ее там на «бис» армянский оркестр исполнял и их главный солист Ара Гаспарян, популярный, кстати, певец ташкентский, который, по слухам, и в Париже, бывает, поет в престижных заведениях. Говорят, его сам Шарль Азнавур приглашает туда на гастроли раз в год как минимум. Нам, например, очень понравилось. Даже наш начальник академик Юлдашев, очень серьезный человек, и то поприветствовал не раз, а исполнителю десять рублей дал. Может быть, и слова к ней сам Жорж написал. Нескладно, как говорится, но зато правда. Юлдашев сказал, что такие песни про наш город нужно всячески приветствовать и выдвигать на премии государственные. Сейчас, кстати, на рынке пластинки такие появились. Сама видела, даже купить хотела.

Как часто я бывал и в Сочи, и в Одессе,

Где ноги у девчонок прям от плечей растут,

Но все-таки расскажут вам по радио и в прессе,

Какие классные девули тебя в Ташкенте ждут… —

продолжал заливаться из патефона на всю улицу Чехова Ара Гаспарян.

Давно я дома не был, и дней я не считаю,

И не считаю буйных я ночей,

Но сердце почему-то сладко замирает

При виде с высоты твоих огней… —

в очередной раз проскрипев на старом рентгеновском снимке припев, надолго застрял он.

— Да ладно вам, успокойтесь, еще успеете за сегодняшний вечер наслушаться, могу всех заверить. Мы-то знаем, на этом дело не кончится, — отмахнулась Надежда. — А что касается моей работы, так и вы все работаете, женщины мои дорогие, и также успеваете все и дома, и по хозяйству, и с детьми, и с внуками. Не знаю, что ли? Хотя признаюсь вам положа руку на сердце: без помощи Алексея я, например, не справлялась бы абсолютно ни с чем. Григорий! — прервав разговор, достаточно властно сказала Надежда. — Ты у нас, понимаешь ли, мужчина солидный, покушать, как все знают, любишь, да и всегда был главным ценителем моей стряпни. Так что давай налегай, не сиди сложа руки. Я уж, прости, сама тебе еще кусочек пирога положу, ладно? — И с этими словами, перегнувшись через стол, Надежда потянулась за его тарелкой.

— Нет-нет, моя дорогая. Видит око, да зуб неймет. — Григорий похлопал себя по большому, вываливающемуся за пояс животу. — Ты что хочешь, Надюша, чтобы у вас на глазах конфуз какой со мной произошел, а? Я уже сегодня больше не едок, не надейтесь. — Григорий решительно отодвинул от себя свою тарелку и чайный прибор, показывая этим, что на самом деле завершил трапезу. — Ого, а фарфор-то, оказывается, у вас не какой-нибудь, а кузнецовский, того самого «поставщика Двора», — внимательно приглядевшись и прочтя все, что было написано на обратной стороне блюдца, присвистнув при этом, сказал он громко.

— Да, остатки былой роскоши, — застенчиво улыбнулся Алексей. — Не обращай внимания. Фарфор как фарфор. Только старинный.

— У нашего Алексея вкус всегда был отменный, — мгновенно вступила в разговор его сестра Паша. — Помню, и раньше, до революции он замечательный фарфор собирал, целая коллекция у него была, вещицы Фаберже даже были. Да и редкие книги тоже… НЭП-то вы хоть помните? Не забыли еще? — не унималась Паша. — Алексей, ты ведь и тогда, если память мне не изменяет, коллекции свои смог пополнить. Хорошо помню и те магазинчики в Ташкенте, которые ты открыл, мануфактуру все продавал. Эх, хорошие ткани были у тебя. Не зря же в магазины к Беккеру самые красивые и модные барышни города тогда за покупками бегали. А их здесь было немало. Сейчас бы такие отрезы нам на костюмчики и на платья совсем не помешали. Хотя бы один из тех, что ты тогда продавал. Жаль, нет давно ничего этого, — тяжело вздохнув, с горечью в голосе констатировала она.

— Да, где только те магазины и где те коллекции, где лавки, да и ткани, как и продукты, и фарфор, и парфюм? Все давно ветром сдуло, — с глубоким вздохом добавила Вера, сестра Надежды и еще одна сегодняшняя именинница.

— Ты не вздыхай так горько, Верочка, это не самое главное. Ты лучше скажи, где люди, что с нами по жизни шли? Почему многие из них сгинули неизвестно куда и неизвестно за что? Кого, сама знаешь, убили, кого сослали, а кто и бесследно исчез… А ты магазины, коллекции, фарфор, вещицы всякие вспоминаешь. До того ли сейчас, да и о каких коллекциях в наши времена может идти речь? Жаль, конечно, но что поделаешь. Да, кстати, Григорий, ты же помнишь Генриха Соломонова? — спросил, прервав неожиданно свои размышления, Алексей.

В этот момент сыну соседского Свинаря удалось, видимо, наконец-то после долгих усилий исправить иглу, или завести как следует свой трофейный патефон, и голос с пластинки опять продолжил:

Живут в Ташкенте русские, узбеки и армяне,

Евреи и болгары, и греки здесь живут.

И если плов, шашлык на вашем дастархане,

Пускай тихонько песню мне эту подпоют…

О ком ты спросил, Алексей? — дослушав до конца куплет, уточнил Григорий. — О вашем соседе, что ли? Конечно, помню. А ты почему вдруг о нем спрашиваешь?

— Да встретил я его сегодня на базаре. Пропадает человек. Не знаю, в курсе вы дела или нет. Похоронка на него еще в войну пришла. У них в доме уже все с той поры давно смирились с его смертью, оплакали, отгоревали. А тут на тебе, он возвратился совсем недавно домой. В плену, оказывается, в Германии был. А потом уж здесь, в Союзе, в лагерь его отправили. И вот надо же, уже столько лет прошло, как война окончилась. И вдруг — на пороге своего дома появляется живехонький «убитый» в 1942 году муж и отец — Генрих Соломонов собственной персоной. — Алексей замолчал, задумался. А потом тихо добавил: — Он обещал зайти к нам на днях. Расскажет, может быть, о себе поподробней. Наверное, и помощь какая ему нужна.

Глядя на него, все сидевшие за столом молчали, осмысливая сказанное. Не все, конечно, знали эту трагическую историю семьи Соломоновых, но равнодушными она даже сейчас, спустя столько лет, не оставила никого. У женщин на глазах появились слезы. Потом затянувшуюся тишину нарушил Григорий: