И Ботинок виновато отвечает на Мопсин звонок, – Да-да! Иду уже.

– Пока, дядя Шарик!! – сдержанно улыбается он.

– Пока, Ботинок, – скучным голосом говорю я.

Так мы и попрощались.

И как только за ним захлопывается дверь, я понимаю, что был прав. Меня охватывает чувство свободы. Тут, в Тууликаалио забавно. Одеяло оказывается с подогревом. Да еще и жаркое такое, что я вмиг расслабился как на пляже и моментально заснул.

Нет, ну сначала-то мне, конечно, ничего здесь не нравилось. Было немного от ощущения брошенного в космосе астронавта. Или, исходя из специфики пейзажа за моим окном – тоски бешеного волка из Джека Лондона по школьной программе. В первый раз, проснувшись под электрическим одеялом в глубокую ночь, я даже немного повыл на белёсую пластмассовую луну, топорщившуюся из окошка. Выл, правда, недолго. Кудрявая бабушка стукнула в батарею так, что сверху посыпалась штукатурка, а ведь вроде на совесть здесь всё соображено. Тогда я представил себе, что дело обстоит так, будто я и вправду одинокий волк. И мне стало легче.

Я распахнул окно и начал выть прямо в него, чтобы не пугать старушку.

Так- то со стороны всё в жизни может показаться довольно скучным. Особенно когда перед тобой шоссе, лес, да супермаркет с небольшим отделом для розжига костров и товаров для охоты – и ничего похожего на маршрутки до места работы. Напрягает? Возможно. Я ведь городским ребёнком всегда и был. Когда это меня выпускали из-под родительского присмотра, скажите на милость? Все эти истории о поездках на товарных поездах и отравлениях угарным газом из футбольного мячика – для меня всего лишь истории, и ничего больше. Дерзкие хулиганы навязывают таким, как я, свой взгляд на жизнь, а сами, кроме того, что им показали по телевизору, в жизни ничего не видали. Здесь тоже можно всё что угодно придумать – абсолютно на пустом месте. Всё-всё-всё можно изобразить, вплоть до нападения лося в дремучей чаще. В чём разница тогда? А вот то, чего не придумаешь с панталыку никогда – так это то, что живёшь здесь один, с собственным паспортом и без присмотра Ботинка.

Согласитесь – жить в свое удовольствие в собственной квартире, когда только стукнуло четырнадцать лет – куда лучше, чем постоянно попадать под перекрестный огонь отцовского воспитания или, что ещё хуже, удостаиваться внимания его ненаглядной Мопси, мачехи-психиатра. Вдобавок – Финляндия. Рядом – река Вуокса. Летом тут, наверное, совсем хорошо. Ну, до лета я, может, не доживу, помру со скуки. Или всё-таки нет?

Думая об этом, я грею ноги. Одновременно, просматриваю газету из почтового ящика. Финский пока не учу – так, слегка балуюсь. Впрочем, выучить финский я не прочь – а почему, собственно говоря, и е выучить?

Готовлю завтрак. Сегодня – дьявольский торт из блинов, чипсов и зелёной, выдавливающей глаза из орбит пасты из отдела мексиканских продуков «Текс Мекс». Я не вдаюсь в подробности, но, кажется, она называется хумус. Превосходная вещь, эта паста. Где ты был раньше, друг хумус?

Забавно вот что: иногда я приветствую проходящих мимо людей, а иногда они приветствуют меня первыми. А как только я сажусь за пианино, заинтересованных взглядов хватает с лихвой. Люди сами начнут мне махать-улыбаться, но мне уже будет не до того.

Но рано об этом. Время для пианино ещё не наступило. Так что, пока я пью себе в удовольствие растворимый клубничный сироп – наливаю его прямо из пятилитровой канистры с весёлой картинкой и заедаю ужасным зелёным хумусом.

Такой завтрак стоит всех горестей, связанных с моим отлучением от родного дома.

Ну, уж, пожалуй, теперь-то я точно себя окончательно успокоил. Небольшой утренний психоз на тему бесполезности жизни в очередной раз снят с повестки дня. Я решительно выливаю остатки холодной воды в скучающий на подоконнике алоэ и принимаюсь за будничные дела.

Ботинок учил меня так – включать что-нибудь бессмысленное и свингующее одновременно и не отставать ни на долю. Бессмысленное, ради того, чтобы шпарила техника ради техники и никакой красоты не предусматривалось вообще. Например, концерт Эрика Долфи в Уппсале, на котором он сломал на сцене язык. Не себе, разумеется, а кому-то из отказывающихся раскачиваться в такт зрителей. Слушая этот концерт, во всякие сломанные языки легко вериться. Да и не только Долфи язык мог сломать. Взять, к примеру, любой из концертов Монка, который прекращал играть и затыкал любого из музыкантов, кто осмеливался сбиться с ритма во время его знаменитых пауз. Не хотел бы я оказаться рядом с Монком в такой момент. Да и Долфи, я, пожалуй, поостерёгся бы слушать вживую. Крутые ребята они все, ничего тут не скажешь.

Раз-два-три бац, раз-два-три бац. Это уже почти что гипноз. Он усыпляет мою неусидчивость. Теперь, вогнав себя в транс, можно приниматься за дело. Это несложно. Я ведь не занимаюсь физическим трудом. Только, пожалуй что, умственным. Вот только труд ли это – умственный труд? Когда-то казалось, что труд. А теперь всего-то и надо, что обозначать в голове прогрессию. Потом левой пяткой перекладываешь её на пианино. Например «два-пять-один». Или «шесть – три- один – семь – уменьшить». Можно упростить. Можно усложнить. Но главное в этом деле – не вылететь из ритма «раз-два-три-четыре».

Итак, ровно в восемь утра я сажусь за маленький, почти игрушечный рояль «Эстония» и дребезжу, не заботясь о том, чтобы звук был красивым. Игрушечным этот инструмент кажется только в том случае, если ты видел в своей жизни другие рояли. А для непосвящённых – это огромный гроб на полкомнаты, хоть и считается по недоразумению маленьким. Я из тех людей, которые спотыкаясь о «мини-рояль» думают: «Надо же, мать твою… А еще маленький, кабинетный…». Раньше я и на роялях-то никогда не играл, только на пианино… Дома у нас стояла слегка горбатая «Рига». Играя на «Риге» я представлял себе и Домский собор и себя в этом соборе, играющим на органе. Это помогало собраться с мыслями и я, бывало, действительно наяривал на «Риге», как на органе, поддавая пространства ногой. В классе Горжетки доживал свой век чудовищно убитый «Ростов-Дон». Тут уж я ничего не представлял. Даже подходить к такому боялся… Теперь, вот «Эстония».

Хоть звук на этом рояле и дерьмо – главное сейчас увидеть гармонию. И я вижу её без проблем. Ну а что вы хотите, каждый день, в одном и том же режиме – ещё и не такое увидишь. Это вам не Горжеткин спецкурс по серо-буро-малиновым в крапинку птичкам на проводах, с перерывами на распекание дураков типа Свадебкина.

Никаких сорока минут. Полтора часа без перерыва – иначе насмарку. Всё это – под собственным контролем, представьте себе. И никакого телевизора у меня нет. И никакой прикольной картинки перед глазами. И даже будильник у меня звонит этой Уппсалой, потому что барабан в голове останавливать нельзя. А когда я прогуливаюсь или закупаюсь продуктами из супермаркета, мне следует затыкать уши, лишь бы не перебить барабан развесёлой рекламной песенкой из громкоговорителя в универмаге.

Без наушников на улицу выходить тоже не стоит. Хороший плеер позволяет замедлять темп проигрываемой им пьесы настолько, насколько мне хочется. Замедляясь на светофоре, я прибираю темп поворотом ручки, а потом вывожу на тот же темп. Слушать, двигаться и чистить картошку – всё в одинаковом ритме. И одновременно с тем повторять гармонию. Один. Пять. Два. Шесть. Три. Один. Пощёчиной увеличить, подножкой уменьшить.