Промозглым апрельским утром, сжав в левой руке ручку обтрепанного кожаного чемодана, а в правой – перила трапа, шатавшегося из стороны в сторону, Глэсс поднялась на борт трансатлантического гиганта, дремавшего в гавани Бостона перед отплытием к берегам Европы. По пирсу сновали люди, волны с шумом бились об причал, а в воздухе повис резкий, до тошноты неприятный запах жженой смолы и тухнущей рыбы. Глэсс запрокинула голову и, сощурившись, посмотрела на пухнущие от влаги тучи, сгущавшиеся над побережьем Массачусетса. Моросящий дождь заставлял ее трепыхавшееся на ветру пальто липнуть к невероятно тощим лодыжкам. Глэсс было семнадцать лет, и она была на девятом месяце.

С причала раздались прощальные возгласы, в воздухе затрепетали пятна белых платочков, в сердце лайнера пробудился и заурчал мотор. Среди аморфной массы толпы, машущей на прощание родным и близким, маленький мальчик поднял руку к небу. Над ним, высоко вверху, сновали чайки, мельтешащие, как листовки на параде ко Дню независимости. Этот невинный жест чуть было не заставил ее бросить все и остаться дома. В Америке. Но лайнер, внезапно вздрогнув и заспешив, с болезненным и протяжным гудком оторвался от причала и повернулся к открытому морю, глубоко врезаясь в водную гладь. Глэсс повернулась спиной к Массачусетсу. Она никогда не оборачивалась назад.

В течение последующих дней другие пассажиры постоянно видели девочку, стоявшую на корме корабля, прижав неестественно огромный живот к поручню, и неотрывно смотревшую вдаль. Никто не решался подойти к ней и заговорить, а она с присущим ей упорством не подавала виду, что вокруг нее шепчутся и бросают на нее любопытствующие взгляды.

Через неделю после того, как Глэсс навсегда покинула Америку, она почувствовала на языке солоноватый привкус водорослей. В полдень восьмого дня она ступила на берег Старого Света. Еще несколько часов земля под ногами шаталась из стороны в сторону. С корабля она послала Стелле множество телеграмм о том, что едет в Визибл и останется у нее на неопределенное время. Старшая сестра, которую Глэсс не видела с раннего детства, но при этом исправно писавшая вплоть до прошлого месяца, ничего не ответила. Что ж, с этим ничего нельзя было поделать. Глэсс не для того проделала тысячи миль, чтобы на таком сроке возвращаться ни с чем.

Остаток дня и ночь она провела в поездах, несших ее на юг к конечной цели. В поездах, которые пересадка за пересадкой становились все короче, все неудобнее, все медленнее. Пейзажи, проплывавшие за окном, ни на грамм не напоминали ей Америку. В Америке небо было широким, простиравшимся до самого бесконечного горизонта, единственными препонами на пути которого могли стать лишь непреодолимые, заснеженные горные вершины, и по этим бескрайним просторам текли полноводные, безбрежные реки. Но здесь, казалось, земля сжималась, скукоживаясь все больше и больше по мере отдаления от побережья. Всюду, куда хватало взгляда, весь ландшафт – засыпанные снегом, будто сахарным песком, леса, скованные морозом холмы и горы, прячущиеся между ними города и деревеньки – оставлял ощущение игрушечной панорамы, которую можно было охватить взором, не утруждаясь, и даже самые широкие реки, казалось, были сдавлены и укрощены своими берегами. Усевшись в последний поезд и устало сложив на животе руки, Глэсс, одна в перегретом купе, смотрела в окно во мглу черной, как чернила, ночи и думала о том, насколько правильно поступила, пока не забылась беспокойным сном. Во сне ей виделась невзрачная серая птица, которую преследовал мощный золотокрылый орел. Далеко под ними шумел океан, а преследователь и преследуемый все сновали, зигзагами рассекая черное грозовое небо, в котором, как рваные края, прорезались молнии. В конце концов, обессилев, маленькая серая птичка сложила крылья и камнем упала вниз, где над ней сомкнулись мутные серо-зеленые волны.

Глэсс вздрогнула и проснулась оттого, что поезд резко остановился. Живот содрогнулся, и ее в первый раз посетил страх, что скоро могут начаться схватки. Она беспокойно выглянула в окно и в падавшем от фонаря полукруге тусклого желтого света увидела крошечное здание вокзала и обшарпанную, почти нечитаемую вывеску. Конечная.

На перроне ее встретил пронизывающий холод. Немногочисленные пассажиры, сходившие с поезда, бросились во тьму, как испуганные голуби. Никаких признаков того, что ее встречают. Пожилой начальник вокзала, смерив девушку недоверчивым взглядом и порывисто жестикулируя, на незнакомом, полном рычащих согласных языке дал понять, что такси там, куда она попала, не существует. Как писала сестра, до Визибла можно без труда добраться пешком, он был всего в четверти часа ходьбы от города, на краю леса, по ту сторону мелкой речушки. На крики «Стелла!» на перроне никто не отзывался. Устав от любопытных взглядов старика, точно ощупывавших ее живот, и проклиная все на свете, а еще больше этот злосчастный мороз, Глэсс потащилась в ту сторону, которую ей указали.

Не успела она спуститься с моста, соединявшего окраину города с прилегающим непролазным лесом, как живот вдруг рывками стал сжиматься, словно меха аккордеона. Волна за волной по телу прокатились первые схватки, за которыми наступала душная, бесцельная дурнота. Глэсс глубоко вдохнула и заставила себя спокойно двигаться вперед. Бежать куда-то, не зная куда, было бессмысленно. За мостом асфальтированную дорогу сменяла утоптанная тропинка. Почва под тонким слоем снега наверняка глубоко промерзла. Поэтому бежать, рискуя тем, что она может поскользнуться и упасть…

Из кустов раздался легкий хруст. От страха, на мгновение помутившего сознание, Глэсс словно увидела чью-то длинную тень, скользнувшую в нескольких шагах от нее. Бродячие собаки? Стая волков, озверевших от голода и холода? Она остановилась как вкопанная, подняла, словно защищая себя, чемодан, показавшийся в этот момент таким маленьким, и, замерев, прислушалась, боясь подумать, что сейчас услышит в темноте глухое рычание.

Никого.

Следующая схватка не наступала, и Глэсс двинулась дальше, разозлившись на саму себя. И зачем она только потащилась сюда, в эту страну, о которой не знала ничего, ну совсем ничегошеньки, даже того, водятся здесь волки или нет? Но злость схлынула сама собой, когда деревья расступились и перед ней, точно посреди расступившихся вод, в темное ночное небо врезались очертания Визибла. От удивления Глэсс шумно втянула воздух. Она никогда не думала, что дом будет настолько большим, на самом деле настолько… Большим, как старый замок в натуральную величину. Зубчатые стены, эркеры, черепичные крыши с маленькими кирпичными дымовыми трубами, бесчисленные наглухо закрытые оконца; сбоку угадывалась крытая веранда. За высокими окнами первого этажа мерцал слабый оранжевый свет.

Не успела Глэсс сделать шаг, стремясь поскорее преодолеть последние метры, как неожиданно колени сами собой подогнулись и она упала, будто из-под ног у нее выдернули ковер. Она инстинктивно выставила руки вперед – чемодан полетел в сторону, – и, не успев коснуться земли, Глэсс ухватилась за ствол торчавшей прямо перед носом молодой березки. Горячая влага заструилась по ногам, мгновенно остывая и уже ледяной пропитывая короткие чулки. Ладони обожгло болью – Глэсс ободрала кожу. Пыхтя, она попыталась выпрямиться. Следующая схватка настигла ее, отдаваясь во всем теле как удар топора.