– Нет, – развела руками Клевер. – У меня только десять центов.

– Придется продать эти инструменты, – заявил Ганнибал.

– Скорее вы окажетесь в суповой кастрюле, чем я продам инструменты, – решительно ответила Клевер.

– Не забывайся, ты разговариваешь с заслуженным полковником!

– Скорее вы окажетесь в суповой кастрюле, сэр.

Ганнибал смерил ее мрачным взглядом, но спорить не стал.

– В таком случае нам придется реквизировать верховое животное.

– Мы не станем воровать лошадь. – Клевер начала спускаться по дороге.

– Воровства у меня и в мыслях не было! – сказал Ганнибал, маршируя рядом с ней. – Мы вернем животное в хорошем состоянии и выплатим щедрое вознаграждение, как только доберемся до Нью-Манчестера. Не можем же мы тратить время, скитаясь по дорогам, подобно паре никчемных батраков.

– Если вы заберете у этих людей лошадь, нас в смоле вымажут, – возразила Клевер. – Нет уж, придется нам поискать какой-то другой выход.

По крутому песчаному склону они кое-как спустились к тракту. Рядом с развалинами мельницы паслась дряхлая коза. Когда-то отец обратил ее внимание на руины, и с тех пор Клевер начала всюду замечать этих безмолвных свидетелей войны. К сохранившейся части кирпичной стены кто-то недавно приклеил плакат.

На нем был изображен сенатор с героически вздернутым подбородком. Внизу алыми буквами было написано:

– Сенатор – весьма дальновидный человек, который видит как все опасности, так и потенциал нашей эпохи, – задумчиво пробормотал Ганнибал. – Гордость Фаррингтона. Настоящий джентльмен, не желающий довольствоваться пепелищем проигранной войны.

Клевер решила не признаваться, что ее отец называл Оберна «кровожадным воинственным слизняком, который продавал оружие обеим сторонам». На мощеной дороге, ведущей к городской площади, девочке внезапно стало не по себе. Было немного страшно снова оказаться среди людей. Ей довелось видеть много ужасного: цингу и истощение, колотые раны и тиф, но к бандитам на мосту она оказалась не готова. Они словно всплыли из самых темных вод. и так глубока была пришедшая с ними беда, что могла поглотить все.

Проходя мимо конюшни, Клевер сощурилась на другой плакат, приклеенный к стене. Поплывшая надпись гласила:

Штат Фаррингтон вместе с пятью другими северными штатами уже давно объявил рабство вне закона, но по федеральному закону помощь беглому рабу по-прежнему считалась преступлением. Клевер отвернулась, к горлу подкатила тошнота. Нужно было как можно скорее добраться до Нью-Манчестера, оказаться в безопасном месте, о котором говорил отец.

К счастью, никто не обращал внимания на усталую девочку, плетущуюся по дороге со своим петухом. Куда больше прохожих привлекала суматоха на центральной площади, где кто-то бил в гонг, собирая публику на представление.

Небольшая толпа собралась вокруг обшитого досками фургона, похожего из-за облупившейся желтой краски на треснувшее яйцо. Бродячая артистка, девочка чуть постарше Клевер, снова ударила в гонг и громко пропела:

– Подходите посмотреть на чудо, увидите кое-что необыкновенное!

Одежда на ее коренастой фигурке была украшена лентами. Медные колокольчики, нашитые на подол разноцветной стеганой юбки, звенели, когда девочка расхаживала по сцене.

– Чудеса, чудеса почти задаром!

Из толпы кто-то крикнул:

– Валяй дальше, а мы поглядим!

Девочка подняла руку и отодвинула щеколду. Двери фургона распахнулись, и над дощатой сценой развернулся полосатый навес. Внутри на полках теснились бутылки с жидкостью подозрительного лилового оттенка. В углу стоял зловещего вида сосуд, покрытый клеенкой. Девушка ударила в бубен и крикнула:

– Вы собрались, чтобы стать свидетелями – и спрашиваете, я слышу, чего именно?

С этими словами она развернула плакат и гордо повесила его рядом с бутылками. Выцветшая надпись гласила:

Клевер ни разу не видела медицинских представлений, но была почти уверена, что вот это – очень плохое. Девочка запела следующую песню, но тут у одной из запряженных в повозку лошадей случился приступ диареи, и песня была прервана фонтаном брызг, на которые было бы трудно не обратить внимания.

По толпе прокатился недовольный ропот, и кое-кто собрался уходить. Топнув каблучком, девица закричала:

– Давайте-давайте! Возвращайтесь домой к своим прострелам, чахотке и запорам. Ступайте по домам, где вас ждут бессонные ночи, зубная боль и кошмарные фурункулы.

Ее крики заставили людей задуматься, а девушка обратилась к одному из зрителей:

– Эй, ты! Отгадай-ка мой возраст! Сколько мне лет? – и она склонила голову набок, словно позируя художнику.

– Ну так, видно же, тебе от силы лет шестнадцать, – отозвался тот.

Упершись руками в широкие бедра, девица весело выкрикнула:

– Дамы и господа, меня зовут Несса Эпплуайт Бранаган, и мне сорок два года!

В толпе раздались смешки, и кто-то выкрикнул:

– Чепуха! Если тебе сорок два, то я – миска маринованных яиц!

– Молодость мне сохранило средство Бликермана! – стояла на своем Несса. – Этот эликсир избавит от любой сыпи и с головной болью справится, как нечего делать! – схватив с полки бутылку, она встряхнула ее. – Самое надежное лекарство, которое только можно найти!

– Не очень-то похоже на лекарство, – с сомнением протянул плешивый зритель, указывая на жидкость цвета грозовой тучи. – Больше смахивает на отраву, какой я крыс морю!

– Сэр, я бы не советовала вам давать крысам хоть каплю эликсира Бликермана, – бойко ответила Несса, – …если вам, конечно, не нужна самая здоровая и самая толстая крыса в городе. Крыса с блестящими глазами и блестящей шерстью, которая будет заниматься гимнастикой на вашей кухне, сэр!

– Если он так хорошо помогает, что ж ты не дашь его своей лошади? – выкрикнул кто-то.

Толпа быстро теряла интерес к представлению. Раздосадованная Несса промчалась через сцену и, присев, склонила к Клевер веснушчатое лицо с зелеными, как яблоки сорта Брэмли, глазами. Клевер машинально отметила, что шея девочки обветрена, лицо обгорело на солнце, а на костяшках пальцев алеют ссадины – видно, жизнь ее была нелегка.