— Как ты осмеливаешься говорить от имени Бога?

Новая мысль всегда проходит через мысль ложную. Фарисеи отказывались понимать меня. Они обвиняли меня в тщеславии.

— Как ты осмеливаешься говорить от имени Бога?

— Бог внутри меня.

— Богохульство! Бог — отдельно от нас, Бог един и недостижим. Тебя от Бога отделяют пропасти.

— Уверяю вас, нет. Достаточно углубиться в себя самого, как в колодезь, и…

— Богохульство!

Они следили за мной, терзали меня. Их свора неслась по следу моих сандалий. Они хулили меня, они хотели вернуть меня к слову Писания. Я не хотел раздражать их, бросать им вызов, но не был способен замалчивать истину.

После паломничества в Иерусалим на Пасху они больше не оставляли меня в покое. Они ежедневно устраивали мне новые ловушки. Большую их часть я обходил, пользуясь своим знанием текстов. Но однажды утром они загнали меня в тупик.

— Шлюха! Потаскуха! Блудница!

Они приволокли ко мне женщину, изменившую в браке. Они тащили ее, полуголую, за руки, не обращая внимания на ее страх и стыд, даже не замечая ее слез. Они тащили ее для ярмарочного развлечения, чтобы узнать, смогу ли я выйти из затруднительного положения.

Я попал в западню. Закон Израиля категоричен: невест, повинных в прелюбодеянии, надо побивать камнями, тем более это касается жен, уличенных в измене. Фарисеи и учители Закона схватили ее на месте преступления, позволив самцу удрать, а теперь собирались забить ее камнями на моих глазах. Они знали, что я не потерплю насилия. Им было важнее уличить меня в богохульстве, чем ее в измене, на которую им было наплевать.

Дрожащая, трогательная жертва, красавица в разодранных одеждах и с растрепанными волосами, стояла, помертвев от страха, между нами — мной, кто хотел ее спасти, и ими, кто хотел меня посрамить.

Чтобы сбить их с толку, я присел на корточки и принялся рисовать на песке. Мое странное поведение обескуражило их, а мне дало несколько мгновений на размышления. Затем свора вновь завопила:

— Убьем ее! Побьем ее камнями! Слышишь, назаретянин! Мы прикончим ее на твоих глазах!

Странная сцена: они угрожали мне, а не ей. Они угрожали мне ее смертью.

Я продолжал рисовать. Я дал им выблевать свою ненависть, разрядиться; я расчищал поле битвы. Но когда они решили, что я не собираюсь вмешиваться, я выпрямился и спокойно сказал:

— Пусть тот из вас, кто сам без греха, первым бросит в нее камень.

Мы стояли около Храма.

Я в упор смотрел на каждого по очереди, во взгляде моем не было любви, мои глаза горели яростью, которая обеспокоила их. Я задавал безмолвный вопрос: «Ты, ты никогда не грешил? Я видел тебя на той неделе в харчевне! А ты, как ты смеешь притворяться безгрешным, когда я видел, как ты хватал за грудь водоноску! А ты, ты считаешь, что я не знаю, какой проступок ты совершил позавчера?»

Старики отступились первыми. Они бросили камни на землю и отвернулись.

Но молодые, жаждавшие крови, не желали обращаться к своей совести.

И я с иронией посмотрел на них. Моя улыбка угрожала им наветом. Глаза мои говорили: «Я знаю всех блудниц Иудеи и Галилеи: вы не можете разыгрывать праведников передо мной. У меня все имена. Я знаю все. И могу вас изобличить».

Молодые, в свою очередь, опустили глаза. И отступили.

Но один сражался со мной. Он упрямо противостоял моему взгляду. Он был самым юным, ему должно было быть не более восемнадцати лет. Неужели в запале он считал, что ни разу не согрешил? Или он недавно женился и еще не изменял и даже не помышлял об измене? Он стоял, вытянувшись в струнку, уверенный в себе в том, что уполномочен законом убить эту женщину.

Я изменил свой взгляд. Я не бросал ему вызов, я не угрожал ему. Я тихо спросил его:

— Ты уверен, что ни разу не согрешил? Я люблю тебя, даже если ты согрешил.

Он вздрогнул. Зажмурился. Он ожидал всего, но нe любви.

Друзья потянули его за рукав. Они шептали: «Не смеши людей! Ты, именно ты, не станешь утверждать что ни разу не согрешил!» Он был сломлен и позволил себя увести.

Я остался наедине с дрожащей женщиной.

Она по-прежнему испытывала страх, но это был иной страх. Ужас смерти сменился страхом, что она чего-то не поняла.

Я улыбкой успокоил ее:

— Где твои обвинители? Никто тебя больше не обвиняет?

— Никто.

— И я не осуждаю тебя. Иди. И больше не греши.

Хитрость снова оказалась для меня спасительной Но я устал от этих ловушек. Ученики радовались моим успехам. Я отвечал им, что успех есть не что иное, как недоразумение, а количество наших врагов множилось быстрее количества друзей. Мы решили укрыться в Галилее.

Изнеможение пожирало меня: я устал говорить вещи, которые никто не хотел слышать, я устал говорить с глухими, я устал от того, что речи мои плодили глухих.

Именно тогда все более важную роль в моей жизни стал играть Иегуда Искариот.

В отличие от прочих учеников Иегуда происходил из Иудеи, а не из Галилеи. Он был образованнее других, умел читать и считать. Вскоре он стал нашим казначеем и раздавал излишки милостыни беднякам, которые встречались нам в пути. Он выделялся среди бывших рыбаков Тивериады своими манерами и городским выговором. Он, будучи жителем Иерусалима, дополнил нашу группу, внеся в нее своеобразие. Я любил беседовать с ним, и вскоре он стал моим любимым учеником.

Думаю, я ни одного человека не любил больше, чем Иегуду. С ним, и только с ним, я говорил о своем общении с Богом.

— Он всегда так близок. Так близок.

— Но он здесь только ради тебя и в тебе. А мы, мы его не находим.

— Найдете. Надо только не оставлять попыток, Иегуда.

— Я пытаюсь. Я пытаюсь каждый день. Но не обнаруживаю в себе бездонного колодезя. И не нуждаюсь в этом, поскольку живу рядом с тобой.

Он убеждал меня в том, что я поддерживаю с Богом иные отношения, чем прочие люди. Я не был раввином, ибо не находил света в священных текстах. Я не был пророком, ибо только свидетельствовал, но ничего не предвещал. Я лишь использовал свои погружения в колодезь света, чтобы судить о мире, который хотел обновить.

— Не прикрывай лица, Иешуа. Ты прекрасно знаешь, что все это значит. Иоханан Омывающий сказал тебе при всем народе: «Ты — Тот, о котором он объявил. Сын Бога».

— Я запрещаю тебе, Иегуда, повторять подобные глупости. Я — сын человека, а не Бога.

— А почему ты говоришь «мой Отец»?

— Хватит шуток.

— Почему ты говоришь, что находишь его в глубине себя?

— Не играй словами. Будь я Мессией, я знал бы об этом.

— Но ты знаешь. У тебя есть знания, и ты отмечен пророческими знаками, но отказываешься видеть их.