в темпе. Спешат закончить, чтобы вернуться к столу. Один раз всех сбили, второй раз храм замолк, когда песнопение превратилось в скороговорку…

Молитва закончилась. У всех жуткий осадок. Как назло, не было в храме и помощника Инспектора, чтобы навел порядок. Кураж удался!

Вышел и что-то тихо пробубнил очередной проповедник. Академисты сзади кашляли с начала его проповеди. Проповедник скомканно закончил и сказал:

– Аминь.

Все хором, особенно, перекрикивая всех, академисты:

– Спаси Господи!

И уже готовы хлынуть из храма, как вдруг… раздается чей-то голос.

Это ваш покорный слуга, автор этих строк, в конце проповеди поднялся на амвон и, как только проповедник ушел, обратился к собравшимся:

– Братья и сестры! Я отниму у вас лишь те несколько минут, что вы сейчас отняли у Бога.

Э-э! Народ притормозил и повернулся. Все всматривались в темноту. Такое «окончание» молитвы не предусматривалось. Это становилось интересным.

Я продолжал:

– Все мы знаем слова Священного Писания: «Проклят всякий, делающий дело Божие с небрежением». И вот сейчас некоторые высказали крайнюю степень небрежности и хамства по отношению к Богу…

– Э-э, чё такое, кто это там! – возмутились академисты. – Эй, включите свет!

Они хотели увидеть наглеца воочию, но никто свет не включил.

– …Мы станем священнослужителями, пойдем к людям и будем учить их благоговению. А сами имеем его? Сегодня молитву – этот разговор с Богом – мы превратили в развлечение, в балаган. Давайте, когда сейчас пойдем по своим комнатам, в сердцах своих будем просить у Бога прощения за сегодняшнюю молитву. Аминь.

– Спаси Господи! – выдохнул темный храм, в котором светились лишь несколько лампад и глаза полутора сотен ребят.

Я сошел с амвона вниз и встал среди семинаристов.

Народ начал выходить из храма. Собирались маленькие группы и обсуждали происшедшее. Академисты вмиг протрезвели и уже не спешили к столу. Они дышали яростью и желанием наказать наглеца. Но сначала его нужно было разыскать.

Все, кто знал, кто именно говорил обличительную проповедь, прикинулись, будто не знают. Но академисты развили бурную деятельность, и уже не помню как, но минут через 15 они меня «вычислили».

Я поднялся в общежитие, прошел в нашу комнату. Там уже, развалясь на стульях, по-хозяйски расположились несколько обиженных четверокурсников.

Надо пояснить, что в то время состав студентов Академии был другим, нежели сейчас. Это были здоровенные и не всегда особо умные хлопцы с Украины и из Молдавии. Если они к 1993 году, в котором происходили описанные события, проучились уже 8 лет, то поступили они в Семинарию в 84-м – 85-м, то есть в советские годы. Это начиная с 89-го – начала 90-х в Семинарию и Академию пошли ребята с высшим образованием, да и в Молдавии и на Украине открыли много своих духовных учебных заведений. А в советское время людей с высшим образованием в Семинарию не принимали (требование КГБ). Это были поповские сынки, и высшее духовное образование открывало им возможность получить хороший приход, сделать церковную карьеру. По правде говоря, они были очень даже неплохие ребята, но я бы не сказал, что простые и предсказуемые.

– Ты вообще кто такой, чтобы вякать?.. – спросил один по фамилии Кипибеда. – Как ты посмел на академистов катить?

– Я сказал то, что думаю. Вы безобразно себя вели…

– Не, ну куда катимся! Да раньше семинарист рта на Академию раскрыть не мог. А что сейчас? Кто вас понабрал?.. Знаешь, что мы с тобой сделаем?

Академисты стали совещаться, как меня наказать. Вопрос стоял почти гамлетовский: бить или не бить.

За меня стояли семинаристы и академисты помладше. Но четвертый курс был возмущен весь!

Один академист начал объяснять:

– Тут принцип важен, порядок: младшие не должны рта раскрывать на старших. Пусть мы неправы, так помолись про себя и по нашим делам не поступай, а поступай правильно. А ты туда же – расшатывать устои. Помнишь, как Горбачев сказал: не раскачивай лодку, в которой сидишь. Вот ты будешь в Академии, а тебе семинарист нахамит. Это нормально? Нет, брат, так оставлять это нельзя…

Спор и обсуждение моего поступка длились около часа. Кто-то уходил, приходил. Чашу весов в мою пользу склонил благочестивый академист Михаил Дячина (ныне епископ Тихвинский и Лодейнопольский Мстислав). Он был еще на третьем курсе, но происходил из очень известного и влиятельного на Украине священнического рода. В общем, это был человек, мнение которого и для четверокурсников кое-что значило.

– Я за Костю, – сказал Михаил. – Кто против него, тот будет против меня.

На мою сторону встало еще несколько известных студентов Академии. И четверокурсники отступили:

– Ладно. Смотри только у нас…

Уходя, один бормотал:

– Куда катимся?..

P. S. Как-то рассказал своим студентам-семинаристам эту историю, а они:

– Так это с вами было?.. Мы слышали, нам старшие ребята рассказывали, что такой случай когда-то был…

Вот так формируется предание наших духовных школ. J

И еще одно послесловие.

Я учился на четвертом курсе Академии и жил в городе. На утреннюю и вечернюю молитвы я мог не приходить. Но вот как-то пришел пораньше, и как раз начиналась молитва. Я встал смиренно в конце храма, у колонны. Храм наполнялся, входили семинаристы, студенты Академии. Они прикладывались к иконам и вставали на свои места: часто студент стоит на одном и том же месте. Вдруг ко мне подошел хмурый верзила-семинарист:

– Посторонись, здесь я стою.

И я про себя подумал: «Боже мой, куда катимся?..» J

Самая первая проповедь

Кстати, о проповедях. Я чуть выше упомянул о том, что каждый семинарист должен в порядке очередности говорить на утренних и вечерних молитвах проповедь. Это страшно. На самом деле страшно, особенно в первый раз, особенно когда перед тобой не пара десятков благочестивых старушек, которые на все скажут: «Спаси Господи», – а море глаз студентов, которые старше тебя по учебе и, несомненно, умнее. И ты читаешь в их глазах отнюдь не благочестивое внимание, а неприкрытую иронию. Твоя проповедь может обернуться конфузом, а то и позором, и потом ты будешь с этими ребятами продолжать учиться и общаться… Согласитесь, не совсем уютно.

Недавно, перебирая старые бумаги, нашел листочек, на котором записал свою первую проповедь. Сколько их было с тех пор… Но вот – проповедь самая первая, «официальная», от 1993 года, когда я был студентом 3-го курса Семинарии и получил благословение проповедовать с амвона, от лица Церкви.

Если вы думаете, что это так легко – сказать проповедь, вы ошибаетесь. Я тренировался так: придумывал тему и шел гулять в