Мистер Дин продолжал пространно просвещать присутствующих относительно успехов воспитанников Дьюпонта в национальных чемпионатах по разным видам спорта, причем делал это в типично мужской манере, стараясь поразить окружающих своими знаниями. Шарлотта тем временем украдкой поглядывала на маму. Правильные черты волевого лица — маму можно было бы назвать красивой, если бы не отразившиеся на лице долгие годы жизни в тесноте и почти нищете в крошечном домике 1709 по Каунти-роуд. Сама она прекрасно знала, как выглядит, но это ее мало заботило. Внутренне мама давно уже нашла два способа преодолевать в себе уныние и накатывающую порой усталость. Во-первых, она была искренне и глубоко религиозной; а во-вторых, ее отрадой и утешением была Шарлотта — старшая дочь, чей незаурядный ум отмечали все родственники и знакомые еще с тех пор, как малышке исполнилось два года. Пока Шарлотта ходила в подготовительные классы и начальную школу, их отношения с мамой были настолько близкими, насколько это вообще возможно между матерью и дочерью. У Шарлотты от мамы не было никаких секретов — совсем никаких. Мама была ее главным учителем и всегда помогала в любых трудных жизненных ситуациях. Но вскоре после поступления в среднюю школу Аллегани-Хай у Шарлотты начался переходный возраст, и одновременно между ней и матерью словно опустился невидимый занавес. В этот период для девочки нет ничего более важного, чем ее пробуждающаяся сексуальность и непростые вопросы о том, чего ждут от нее мальчики. Когда Шарлотта впервые затронула этот вопрос в разговоре с матерью, та тотчас же сменила тему. Ее религиозные убеждения, ее непоколебимая уверенность в незыблемости моральных норм не позволяли ей увидеть в этих вопросах что-либо, достойное обсуждения. С точки зрения Элизабет Симмонс, в отношениях между мужчиной и женщиной не было ничего противоречивого или неоднозначного, и у нее ни разу не хватило терпения дослушать дочь, когда та начинала разговоры с фраз: «Но, мама, в наше время…» или: «Понимаешь, мама, все остальные…» Шарлотта всегда могла поговорить с мамой о менструациях, гигиене, дезодорантах, груди, лифчиках, бритье ног или подмышек — но не более того. Стоило же ей коснуться скользких тем вроде того, следует ли ей хотя бы в минимальной степени флиртовать с Чаннингом или Брайеном, или не стали ли нынче большой редкостью девушки, которые не делают этого до свадьбы, как мама заканчивала разговор, недвусмысленно давая понять дочери, что все это даже не подлежит обсуждению. Естественно, у мамы было гораздо больше силы воли, чем у Шарлотты, а кроме того, той вовсе не улыбалось довести дело до скандала и в полной мере ощутить на себе авторитарную жесткость маминого характера. Шарлотте приходилось думать обо всем самой и убеждать себя в том, что все именно так и должно быть. Не раз и не два девушка повторяла себе, что никогда не опустится до уровня Чаннинга Ривза и Реджины Кокс; а если они не считают ее крутой и называют недотрогой или тормозом, то она готова нести звание «тормознутой» как почетный знак, отличающий ее от остальных в моральном плане точно так же, как она отличалась от них по уму и начитанности. Тем не менее время шло, и среди одноклассников Шарлотты оставалось все меньше тех, кто хоть в какой-то мере разделял ее убеждения или готов был относиться к ним с пониманием. В итоге настал ужасный момент, когда от нее отвернулись все, даже Брайен.

Чем меньше Шарлотта говорила с мамой, тем более продолжительными становились ее разговоры с мисс Пеннингтон. Мама, конечно, была в курсе этого, отчего Шарлотта чувствовала себя еще более виноватой. С мисс Пеннингтон они говорили о школьных уроках, сочинениях и литературе, мисс Пеннингтон советовала Шарлотте, какие книги нужно прочесть сверх программы, в том числе по истории, философии и французскому языку, причем девушка поглощала их в таком количестве, что впору было говорить о втором, параллельном образовании, полученном прямо в стенах Аллегани-Хай. Мисс Пеннингтон убедила учительницу биологии миссис Баттрик и преподавателя математики мистера Лоранса, что и по их предметам Шарлотта Симмонс вполне способна заниматься дополнительно по учебникам более серьезным, чем предназначенные для ее одноклассников, и отвечать на вопросы по ним в конце каждого семестра Шарлотта вполне оправдала все хвалебные рекомендации. Как только их беседы с мисс Пеннингтон выходили за рамки текущих школьных тем, учительница сразу же заводила речь о будущем своей любимой ученицы. Она все время настаивала, что та должна стремиться поступить в самый престижный университет, вроде Гарварда, Дьюпонта, Йеля или Принстона, расписывая блестящие перспективы, которые открываются перед их выпускниками. В общем, говорить с учительницей можно было о чем угодно, кроме… Мисс Пеннингтон была старая дева и, несмотря на свою не слишком привлекательную внешность, обладала большим чувством собственного достоинства и прекрасными манерами, а потому вряд ли стала бы опускаться в разговоре со школьницей до рассуждений о том, как, например, той следует вести себя с Брайеном Крузом, если они окажутся вдвоем в машине или где-нибудь в уединенном месте поздно вечером. Единственным человеком, с которым Шарлотта могла обо всем этом поговорить, была Лори — такая же неопытная и невинная, как она сама.

Шарлотта как раз смотрела на мисс Пеннингтон, когда краем уха услышала — или ей показалось, что она услышала, — как в общий гул голосов и громкие рассуждения мистера Дина о нынешних баскетбольных звездах врезался шум машины, донесшийся из-за фасада дома — хрипловатый рев мотора, явно работавшего на повышенных оборотах. На таких машинах ребята обычно устраивают драг-рэйсинг — гонки на короткую дистанцию по прямому участку дороги. Потом рев мотора прекратился, и Шарлотта снова попыталась сконцентрировать внимание на том, что говорит мистер Дин — просто из вежливости, на тот случай, если он вдруг ее о чем-нибудь спросит.

Впрочем, не прошло и нескольких секунд, как во дворе дома послышались громкие голоса парней.

— Эй, Шарлотта, что же ты мне не сказала, что у вас сегодня банкет!

Обойдя дом со стороны выгребного бака, во двор зашли четверо ребят: Чаннинг Ривз, Мэтт Вудсон и еще двое их приятелей — Рэндалл Хоггарт и Дэйв Косгроув, оба хорошо известные в городе благодаря своим успехам в футболе. Буквально пару часов назад все четверо присутствовали на выпускной церемонии, одетые в темно-зеленые мантии и академические шапочки, но теперь на Чаннинге и Мэтте были футболки, потертые джинсы, кроссовки и бейсболки задом наперед, а Рэндалл Хоггарт и Дэйв Косгроув вырядились в шорты, сандалии и лишь недавно перешедшие из разряда нижнего белья в разряд модной одежды майки. Главным достоинством этого изысканного ансамбля была возможность продемонстрировать в наиболее выгодном свете свои накачанные мышцы, мощные руки и грудные клетки. Чаннинг, Мэтт и Рэндалл жевали табак и время от времени привычно, но демонстративно смачно сплевывали на землю табачную жижу, не стесняясь никого из присутствующих. Они явно выпендривались перед Шарлоттой.

— Да, мы, конечно, понимаем: наша Шарлотта так волновалась, что просто забыла нас пригласить! Не хотела же она специально нас обидеть, — сказал Мэтт Вудсон все таким же громким и насмешливым голосом, поглядывая на Чаннинга, на чью поддержку он очень рассчитывал.

Все четверо переглянулись и засмеялись, явно довольные собой — своей смелостью и убийственным сарказмом своих шуток. В руках у Дэйва Косгроува была большая поллитровая банка пива, но судя по голосам, ухмылкам и перемигиваниям всех четверых, становилось ясно, что это далеко не первая емкость, опустошенная ими после выпускной церемонии, а может быть, еще и до того.