ГЕРОЙ КАК ВЕРВОЛК

Джин Вулф

Ноги, сквозь джунгли несите нас!

Тьму проницает наш волчий глаз!

Слушай погони язык и глас

И раз, и другой, и третий!

Редьярд Киплинг, «Охотничья песня Сионийской Стаи»

Ухнул филин, и Пол вздрогнул. Мир Пола состоял из страха, мостовой, плоти, смерти, камня, тьмы, одиночества и крови; вся кровь была, по сути, одинакова, а вот страх принимал различные формы, и за четыре года с момента смерти матери он практически не видел другого человеческого существа. На ночном митинге в парке он выглядел как розовощёкий молодой человек, сидевший в последнем ряду с краю, сложив на сведённых вместе коленях безупречно чистые руки (в отношении ногтей Пол был особенно внимателен).

Оратор говорил живо и занимательно, он определённо был хорошо знаком с темой (о чём бы она ни была) и нравился аудитории. Пол, слушатель и зритель, знал многие из слов, которые тот использовал; однако за прошедшие полтора часа он ничего не понял, и сидел, делая вид, что слушает, завернувшись в краденый плащ и собственные мысли, наблюдая за толпой и парком — по крайней мере, это не было домом-призраком, не было ловушкой; луна уже взошла, аромат ночных цветов наполнял воздух парка, а деревья, растущие вдоль тропинок, светились голубоватым светом, который сами же и вырабатывали; в городе, за пределами последней живой изгороди, огромные здания, новые и старые, казались горами, подсвеченными изнутри.

Полисмен — не человек и не господин — неторопливо брёл по краю толпы слушателей, его глаза горели тупостью. Пол мог бы убить его меньше чем за секунду, и смаковал мысль о смерти полисмена в отдалённом уголке своего разума, даже сосредоточившись на том, чтобы выглядеть как один из них. Под самыми звёздами прошла пассажирская ракета, оставляя за собой светящиеся полотнища.

Митинг был окончен, и он подумал, не послужила ли ракета неким сигналом к этому. Господа не пользовались временем — по крайней мере не так, как это делал он, не так, как научила его худая женщина, что была его матерью, в небольшом приюте, устроенном ею в башенке дома, некогда (по её словам) принадлежавшего семейству Горо: сейчас же это был всего лишь обычный дом, слишком старый, чтобы его сносить. Не пользовались они и деньгами, о которых он, как и любой другой старомодный Homo sapiens, всё ещё хранил некую расовую память, как о забытом боге: могучей некогда магии, что потеряла всю силу.

Господа поднимались, и там были слёзы и смех, и этот третий эмоциональный тон, который не был ни весельем, ни печалью: шелковистый звук, который люди издать не в состоянии, но который, как думал Пол, мог выражать довольство — подобно мурлыканью кошки, или чувство общности — подобно воркованию голубей. Полисмен кивал лохматой головой, улыбаясь, греясь в чувстве признания, одобрения тех, кто возвысил его из животного состояния. Глядите (говорили движения его рук, виляния его тела) на одежду, что вы дали мне. Как прекрасно! Я хорошо забочусь о своих вещах, потому что они ваши. Глядите на моё оружие. Я исполняю полезную обязанность — если бы у вас не было меня, это пришлось бы делать вам самим.

Стоит полисмену заметить Пола, всё будет конечно. Полисмен был слишком туп, слишком неразумен, чтобы внешний облик одурачил его так же, как и его господ. Он, считая Пола господином, никогда не осмелится встретить его взгляд, но, ища одобрения, обязательно заглянет ему в лицо, и увидит там не то, что ожидает увидеть, а то, что будет там на самом деле. Пол, пригнувшись, нырнул в толпу, избегая красавицы с глазами цвета жемчужин, предпочтя идти в тени её толстого спутника, где полисмен не увидит его. Толстяк извлёк из коробочки в форме луны порошок и растёр его меж ладоней. Порошок, выделяя запах малины, застыл, и толстяк, просеяв крохотные кристаллики алого льда по своей манишке, удовлетворённо крякнул, а затем предложил коробочку женщине, которая сперва отказалась — лишь для того, чтобы (три шага спустя) принять её, когда толстяк буквально всучил её ей.

Они уже прошли мимо полисмена. Пол отстал от пары на несколько шагов, задумавшись, станут ли они сегодняшними… будет ли вообще сегодня ночью мясо. Некоторых будет ждать транспорт. Если в их числе окажется избранная им пара, ему придётся искать других — и быстро.

Их не ждали. Они вошли в каньоны, пролегавшие меж зданий; он же отстал ещё дальше, а затем свернул в сторону.

Три минуты спустя он оказался в аллее в ста метрах впереди них, поджидая, пока они пройдут мимо входа. (Кричать подобно младенцу было старым трюком, и ему это хорошо удавалось, но у него был новый трюк — причём получше, потому как слишком многие усвоили, что не стоит спускаться по аллее, когда там кричит младенец. Новым трюком был серебряный колокольчик, найденный в доме, маленький и очень старый. Он вынул его из кармана и убрал тряпку, которую натолкал вокруг язычка. Сейчас Пола укрывал тёмный плащ с натянутым, чтобы скрыть бледный отблеск его кожи, капюшоном. Он стоял в узком дверном проёме всего в нескольких метрах от входа в аллею.)

Они пришли. Он услышал низкий мужской смех, шелковистый звук женского. Она была слегка одуревшей от порошка, который дал ей мужчина, и при ходьбе будет держать его за руку, касаться его бедра своим. Обутая в чёрное нога и огромный живот мужчины выступили за пределы каменной кладки здания — раздался сдавленный стон.

Толстяк повернулся, вглядываясь вглубь аллеи. Пол мог видеть, как на лице женщины нарастает страх, как он прорезается — слишком медленно — сквозь аромат ягод малины. Ещё один стон, и мужчина зашагал вперёд, нашаривая в кармане иллюминатор. Женщина нерешительно последовала за ним (её юбка была из цветущих лоз цвета любви, и в промежутках мелькала белая кожа; золотой змей поддерживал её груди).

Позади него кто-то был. Прижавшись спиной к металлической двери, он следил за проходящей мимо него парой. Толстяк достал свой иллюминатор и держал его при ходьбе над головой, заглядывая в углы и дверные проёмы.

На них напали с обеих сторон, девочка и седобородый старик. Толстяк — господин, чьё генетическое наследие было исправлено для познания и мира, едва успел повернуться, как изо рта у него хлынула кровь. Женщина крутанулась