— Любовь никогда не бывает проклятием.

Хулио — он до сих пор стоял возле них — неожиданно вышел, а Мендоса сказал Альваро:

— Этот человек любит вас. Почему вы боитесь его, дон Альваро?

— Мы в Испании, рабби. Нам надо учиться жить в страхе.

— Странное утверждение, дон Альваро, ведь не все жители Испании — евреи.

— Я вас не понимаю.

— Я хочу сказать, что жить в страхе — привычка преимущественно еврейская. Тем не менее бояться не стоит. Если жить в страхе и всего бояться, тогда вы правы, дон Альваро, любовь может стать проклятием. Но можно жить в страхе и не бояться — и тогда всякая любовь будет благословением. Но зачем я все это говорю? Я пришел в ваш дом не для того, чтобы говорить на философские темы. На самом деле я сожалею, что пришел к вам. Меня привели сюда неосмотрительность и отчаяние.

— Мне не за что вас прощать, — возразил Альваро.

— Даже за то, что вы спасли мне жизнь? — спросил Мендоса.

— Прощать за это? Я вас не понимаю. Вы были в опасности, и я сделал для вас то, что сделал бы для любого, оказавшегося в таком положении. Мой поступок не заслуживает ни благодарности, ни обсуждения. В нем нет ничего особенного.

— Только не для меня, — возразил Мендоса.

— Я не то хотел сказать. Теперь уж вы простите меня.

— Вы особенный человек, дон Альваро, но, возможно, все испанские дворяне — особенные люди. Всем вам свойственны любезность и изысканные манеры, а это своего рода благословение. Думаю, поэтому мне так больно видеть, что вы напуганы.

— В таком случае я должен вам сказать, что я нисколько не напуган. Бог мой, чего мне бояться? Того, что еврей пришел в мой дом? Вы ведь духовное лицо, рабби?

— У вас свои духовные лица, дон Альваро.

— Тогда вы не можете даровать мне утешение.

— Пожалуй, нет, — согласился Мендоса. — Я пришел за утешением к вам, что непростительно, а теперь, с вашего позволения, я удалюсь и больше ни с какими просьбами обращаться не буду.

— С какими просьбами, рабби? Что я могу для вас сделать?

— Вы уже достаточно сделали. Если вы помогли мне однажды, разве это значит, что вы всегда должны мне помогать?

— Возможно.

— Придя сюда, я подверг вас опасности, а значит, вы больше ничего мне не должны, — сказал Мендоса.

— Зачем вы пришли?

— Следует ли мне отвечать?

— Думаю, да, — кивнул Альваро. — Я и так плохо сплю. И не хочу совсем лишиться сна.

— Хорошо, — согласился еврей. — Известно, что вы друг Торквемады.

— Откуда вам это известно? — удивился Альваро. — Потому что в тот раз я был с ним?

— В Сеговии давно об этом знают.

— Пусть так, я его друг, — пожал плечами Альваро. — Ничто человеческое ему не чуждо, он чувствует, страдает и тоже плохо спит — верите вы этому или нет.

— Верю.

— Он человек и нуждается в друзьях. Вы правы, мы дружим уже много лет.

— В таком случае вы должны знать, что он решил разрушить нашу синагогу — сжечь ее дотла.

— Не может быть! Это нелепость! Зачем?

— Разве мало тому причин, дон Альваро? Неужели вы не видите? Торквемада ненавидит евреев. Вы скажете на это, что многие ненавидят евреев. Но он ведь еще и великий инквизитор — глава инквизиции всей Испании.

— Пусть так, но ему не дозволено ни ущемлять права евреев, — возразил Альваро, — ни разрушать синагогу. И вы это знаете. Инквизиция имеет право карать еретиков, вероотступников, богохульников, но не евреев.

— Права, нарушение прав — вы изо всех сил стараетесь мыслить в рамках закона, дон Альваро. Но все решает сила. Торквемада говорит, он проповедует. Он призывает обуздать заразу. Он добродетельный человек, ваш Торквемада, и полагает, что исполняет Божью волю. Это беда всех добродетельных людей. Они говорят от имени Бога, и Торквемада слишком многих убедил в том, что Бог хочет, чтобы синагогу сожгли.

Альваро пристально смотрел на Мендосу — мрачно, подозрительно, ничего не говоря. Мендоса некоторое время сидел молча, а потом стал подниматься.

— Должен ли я покинуть ваш дом, дон Альваро?

— Только если сами того хотите, — пожал плечами Альваро.

Мендоса встал из-за стола. Он покачал головой; казалось, его бьет дрожь. Минуту-другую он стоял молча, потом сказал:

— Если, на ваш взгляд, какое-то там строение — ничто по сравнению с человеческой жизнью, тогда, полагаю, вы правы. Для меня в синагоге есть нечто такое, чего другие не видят. Это очень старая синагога, и уже от одного этого она для нас священна. Вот отчего мы называем ее святой и считаем, что за ней присматривает Господь Бог. Она стоит здесь, в Сеговии, две тысячи лет. Ее построили еще карфагеняне. Среди них было много евреев. Многие известные ученые считают, что Гамилькар[2]родился в еврейской семье, а однажды я видел древний пергамент, в нем приводились факты, которые дают основание полагать, что сам Ганнибал посещал нашу синагогу. Есть также древнеарамейская надпись на камне, гласящая: «Здесь Ганнибал приносил жертву Богу своих отцов, Богу Исаака, Авраама и Иакова». Однако трудно сказать, насколько достоверна эта надпись: возможно, кто-то просто поверил в легенду и решил увековечить ее таким образом…

Теперь встал и Альваро и, глядя на раввина, заговорил. Голос его охрип; он доказывал, что синагога — всего лишь здание, ни больше и ни меньше.

— Дома строятся и дома разрушаются! — чуть не кричал Альваро.

— Знаю, знаю.

— Да ни черта вы не знаете! — выкрикнул Альваро. — Я ничем не могу вам помочь. Ясно? Не уверен, что вы сами понимаете, о чем просите. Знаете ли вы, о чем просите? Отдаете себе в этом отчет?

— Отдаю, — тихо произнес раввин.

— Почему вы пришли ко мне? Почему из всего нашего города выбрали именно меня? Поговорим начистоту. Я имел дело с евреями. В Испании нет ни одного купца, который не вел бы с ними дел, и я знаю, как вы работаете. Вы покупаете, вы продаете, и вы подкупаете. Не менее сотни раз вы подкупали городской совет Сеговии. Подкупали и священников. И даже епископов. Почему же теперь вы пришли ко мне? Соберите столько денег — сколько потребуется, и ваша синагога будет спасена. При чем тут я? Почему из всей Сеговии вы выбрали меня? Потому что я спас вам жизнь?

— Нет, не потому.

— Конечно же, потому. Мой поступок превратил меня в вашего раба. Покорного слугу. Нечаянно я спас жизнь одному еврею и навсегда стал заложником остальных. Теперь я должен спасать жизни уже тысячам ваших единоверцев, спасать синагогу, а не синагогу, так что-то еще, что вы от меня потребуете…