БОЙ ЗА ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА

— Того, что было сегодня, она тебе вовек не простит.

— Ну, при чем тут, «простит» — «не простит». Я говорила, что думала, и ни Евгения Онегина, ни Татьяны я ей ни за что не отдам.

— Ты права, Сильва, — быстро вставил Мишка. — Но, кроме Татьяны, не мешало бы посмотреть на лицо Варвары Ивановны.

— Подождите минутку! — крикнула Сильва.

Она влетела в школьный подъезд и поднялась в учительскую. Оттуда доносились громкие голоса. Сильва приоткрыла дверь, ее увидела Бахирева, вышла к ней. Учительница с трудом сдерживала волнение.

— Что тебе, Воскова?

— Варвара Ивановна, — не сказала — выпалила, — я, наверно, вас очень подвела. Простите меня… Я не подумала…

Учительница с интересом посмотрела на Сильву.

— Ты… жалеешь о сказанном? Ты изменила свое мнение?

— Что вы, Варвара Ивановна… Но если у вас будут неприятности… Если вы… Я пойду и в роно, и в гороно. Мы все пойдем. Нас больше.

Бахирева не сдержала улыбки.

— Разве я учила вас, что вопросы художественного творчества могут решаться простым голосованием? О девочка, тогда все было бы значительно проще. Не волнуйся. Этот бой не нов.

Восьмиклассникам боев и турниров хватало. Вместо Пигаревой, которая должна была заканчивать педагогический институт, к ним пришла пионервожатой старшеклассница Лена Вишнякова. Держалась она просто, яростно любила спорт, сумела наполнить отрядную жизнь интересными делами. Сильва сразу почувствовала в ней человека, с которым хочется дружить. Иногда, забившись в уголок спортзала, подолгу наблюдала, как бегает по баскетбольной площадке и точно, сильно обрабатывает мяч Лена.

А рядом с виртуозами мяча начали «проявляться» будущие математики, физики, географы.

Подошло время «Онегина». Бахирева попросила восьмиклассников прочесть книгу и изложить свои первые впечатления в домашнем сочинении. Писали все увлеченно, они любили эти «первые впечатления». Учительница сложила работы и сказала, что вернется к ним после разбора романа в классе. Все с нетерпением ждали этого часа, и надо же: на урок явилась новый инспектор роно Алевтина Карповна Пигарева — их Леля.

Инспектор Пигарева попросила разрешения присутствовать и бегло просмотрела тетрадки. Варвара Ивановна задала ученикам ряд вопросов. Инспектор сказала:

— Разрешите и мне, Варвара Ивановна. Любопытно мыслит ваш класс…

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Вот вы, Будыко, — инспектор говорила медленно, будто подбирая слова, — читали роман, слушали объяснения учителя. Согласны ли вы и теперь с тем, что написали? Зачитываю: «Поэт хотел показать те большие силы, которые зрели в русском обществе, но еще не пробили себе выхода».

Будыко поднялся, почему-то угрюмый, подтвердил:

— Угу. Согласен с собой.

— А не кажется ли вам, Будыко, — продолжала инспектор, — что основная идея романа — это безусловное требование возврата в поместье?

— Возврата кого? — недоуменно спросил Юра.

— Дворянства, — не без гордости пояснила Леля. — Для его же оздоровления. Разве вы не говорили им об этом, Варвара Ивановна?

Класс замер.

— Я немного иначе понимаю основную идею романа, — спокойно пояснила Бахирева.

— Возможно, возможно, — приветливо сказала инспектор. — Хотя наш советский учебник понимает основную идею «Онегина» именно так.

Она выбрала еще одно сочинение.

— Воскова, у меня и к вам ряд вопросов.

Сильва встала.

— Вот вы пишете: «Сильный, одухотворенный образ Онегина, несмотря на его сложный характер, притягивает к себе читателя, наводит на размышления о месте и назначении человека…» Ну, и так далее. Вы и сейчас, Воскова, так понимаете этот образ?

Сильва сказала:

— Да. И сейчас.

— А не кажется ли вам, Воскова, после пояснений учителя, — продолжала инспектор, — что поэт выразил в Онегине отблеск заката дворянства как прогрессивного класса своей эпохи? Что он придал Онегину черты экономического оскудения (вспомним: «И промотался — наконец»), культурного распада (вспомним: «Не мог он ямба от хорея, как мы ни бились, отличить») и моральной деградации (вспомним: «Как рано мог он лицемерить…»)?

Сильва хотела было возразить, но что-то ее остановило.

— Так. Значит, из пояснений учителя вы не сделали такого вывода?

В классе загудели, но укоризненный взгляд Бахиревой заставил утихнуть.

— И вот еще одно место в вашем сочинении, Воскова, вызывает тревогу, — упоенно продолжала Пигарева. — Вы пишете о «милом образе Татьяны», это я вас цитирую, «мечтательной русской девушке, мысль о которой всегда будет сопровождать человека в его поисках красоты, поэзии, волшебства родной природы». И это, по-вашему, пушкинская Татьяна? А где же вы оставили место для Татьяны как высокого синтеза поместных условий жизни и торжества возврата в поместье в сочетании с хозэффектом, основанным на нравственной силе?

— Какой хозэффект? — прыснул Мишка.

— Вам слова не дали, Хант, — пояснила Пигарева. — Я спрашиваю Воскову.

Нет, Сильва больше не могла отделываться репликами.

— Хорошо, я отвечу. Вы, Алевтина Карповна, увидели в Онегине отблеск заката дворянства, а я вижу молодого человека с мятущейся и сложной душой. Он очень на многое способен и многое в силах сделать. Но ему мешают узы традиций и ограниченность общества. Он не понял Татьяну, разбил ее девичьи мечтанья… И в этот момент я переживала за него не меньше, чем за Таню. Но разве нельзя Онегину многое простить ради ума, внутренних терзаний, благородных порывов! А чего стоит только одна характеристика, которую Онегин дает российскому тирану…

— «Путешествие Онегина» не входит в программу, — нервно перебила ее инспектор.

— И Татьяну я вам не отдам, — уже веселее сказала Сильва. — Никакой она не «синтез возврата в поместье и хозэффекта». Пушкин показал, что хотел показать. Для поэта она — «Татьяна, милая Татьяна!» А для меня она — вся в этих строчках:

За что ж виновнее Татьяна?

За то ль, что в милой простоте

Она не ведает обмана

И верит избранной мечте?

За то ль, что любит без искусства,

Послушная влеченью чувства,

Что так доверчива она,

Что от небес одарена

Воображением мятежным,

Умом и волею живой,

И своенравной головой,

И сердцем пламенным и нежным?

Алевтина Карповна, — закончила она, — ведь такая Татьяна мир может перевернуть, если б ее к нам, сюда…

Она села без разрешения и отвернулась к окну.

— Варвара Ивановна! — Пигарева сорвалась на крик. — Я требую, чтобы вы выставили Будыко и Восковой «неуд» по литературе в четверти. А Восковой еще и «неуд» по поведению. Предупреждаю, я проведу это через роно.

Ребята зашумели. Володя Стогов крикнул с места:

— За что? Вы не имеете права!

Бахирева потребовала:

— Немедленно замолчите. — В классе водворилась тишина. — Алевтина Карповна, — сказала она вполголоса, очень вежливо, подчеркивая, что обращается только к инспектору. — Мы