Оказывается, его первая жена вскоре после свадьбы стала совершенно безумной. После долгих мучений и консультаций с психиатрами, Боб окончательно смирился с мыслью, что женился на человеке, неизлечимо больном шизофренией. Он посчитал, что это выше его сил и попытался добиться постановления о признании брака недействительным. Так он попал на приём к монсеньёру.

К ужасу Ши, ни заключение психиатров, ни прочие документы, ни само церковное право к беседе с монсеньёром не имели никакого отношения. Монсеньёра интересовало только одно: какую сумму наличными готов выложить Ши за признание брака недействительным. Ши назвал сумму, которую мог выложить молодой человек, только начинающий работать в плохоньком журнале — бледной копии «Плэйбоя». Монсеньёр отправил его домой и велел хорошенько подумать, как зарабатывать больше денег. Конец беседы.

Ши добился гражданского развода и с тех пор ни разу не ходил в католическую церковь. Однако когда я впервые его узнал (лет через пять или шесть после отхода Боба от Церкви), он считал аборт преступлением, но не подозревал о существовании священников-гомосексуалистов. Он многому научился в те бурные шестидесятые. Причём научился быстро. Его либерализм развеялся, как дым, под натиском штурмовых отрядов Дэйли. И он пополнил когорту таких же безудержных анархистов, как я.

Помню как-то вечером мы все вместе (Боб, его вторая жена Ивонна, Арлен и я) смотрели по телевизору картину "Франкенштейн встречается с человеком-волком". Тогда на телевидении ещё была разрешена реклама сигарет, и в тот вечер шёл рекламный ролик, в котором два актёра, удивительно похожие на Барби и Кена, прогуливались по лесу, наслаждаясь видом красивого водопада. Когда они закурили, голос за кадром произнёс: "С "Салемом" можно уйти из леса, но "Салем" — это всегда дыхание леса". Наверное, этот ролик должен был вызвать у нас ассоциацию "курить Салем дышать свежим лесным воздухом". Как только реклама закончилась, на экран вернулся Лон Чейни и начал молча страдать (помните его выразительные глаза?), превращаясь в волка. "Человек может выйти из тьмы, — торжественно продекламировал я, — но человек — это всегда потёмки". Как большинство моих фантазий, эта тоже провалилась в дыру моей памяти, и я тотчас же о ней забыл.

Представьте моё удивление, когда это сюрреалистический набор идей (Дарвин — Человек-Волк — "Салем" и пр.) вдруг попал в "Иллюминатус!". Оказывается, Ши эту фразу не забыл.

И ещё один вечер навевает на меня грустные воспоминания и печаль: всё та же четвёрка — Боб, Ивонна, Арлен и я — кутила на «хазе» у Боба; и вдруг Боб молча включил стерео. Находясь в глубоком трансе, я слышал мелодию в виде чистого звука: то было чарующее звучание, богатое бетховенское звучание, но чёрт меня побери, если я мог сказать, что порождало этот дивный звук. Наконец мне показалось, что это больше похоже на органную, чем на инструментальную, музыку.

"Синие киты?" — спросил я. (В тот год "Песни синих китов" приобрели необычайную популярность).

Вместо ответа Ши показал обложку альбома: "Язык и музыка волков". Поистине, он ввёл меня в сферу нечеловеческой музыки.

В 1971 году, когда мы завершили работу над "Иллюминатусом!", я ушёл из "Плэйбоя", находясь в разгаре гормональной перестройки и переживая кризис среднего возраста. Тогда я не понимал, в чём была причина моего ухода просто я вдруг понял, что не смогу жить и вторую половину жизни, оставаясь редактором (читай: рабом должностного оклада), который пишет лишь время от времени. Кровь из носу, я должен был или стать свободным и независимым писателем, или "прогореть".

Вместо этого я стал и свободным писателем, и прогорел. Понадобилось целых пять лет войны и споров об условиях публикации книги между нами и издательством «Делл», пока, наконец, опус Ши—Уилсона напечатали (а затем искусственно сделали из него трилогию, так что стало вообще непонятно, то ли мы написали одну книгу, то ли три). Пять лет в нищете казались такой же вечностью, как пять лет за решёткой, но это совсем другая история. Пока я, Арлен и наши четверо детей бродили в поисках "менее отвратительной" квартиры, в которой могут жить бедняки "на пособии", мы с Ши вступили в переписку и писали друг другу чуть ли не каждую неделю. Издательство «Дел» находилось в состоянии вечной паники из-за нашего чудовищного романа: "Иллюминатус!" распродавался и снова издавался по просьбе читателей, затем снова распродавался и вновь издавался ещё большими тиражами, так что мы оба становились всё более "продаваемыми писателями" (а это означало, что издателям приходилось платить нам авансы в более крупных размерах). К тому же мы оба становились всё более занятыми, и писали друг другу всё меньше писем — по два в месяц, если не меньше но на протяжении двадцати трёх лет мы обсуждали в нашей переписке все важные и животрепещущие вопросы, исписывая тонны бумаги, которой хватило бы на издание нескольких книг. Надеюсь, часть нашей переписки в один прекрасный день будет опубликована.

Одна из наших любимых тем для обсуждения касалась «реальности», к которой Ши относился. Как к слову, обозначающему что-то конкретное и внешнее по отношению к любому наблюдателю. Я, как уже объяснял в моих книгах и ещё пытаюсь прояснить в данной книге, разделяю взгляды Гуссерля, Ницше, Кожибского и деконструктивистов. «Реальность», а также «иллюзия», "искусство", «кайф», "честность", «нормальный», "ненормальный", «фантазия», "маска", «галлюцинация», "истина, скрытая под маской", "маска, скрытая под маской" и т. д. — это понятия, которые выражают оценочное суждение наблюдателя и не имеют никакого смысла в отрыве от трансакции "наблюдатель—наблюдаемое".

Ши всегда считал, что такая точка зрения ведёт к солипсизму. Я же никогда с этим не соглашался. Ни один из нас не мог переубедить другого. Однако в ходе этого спора. Который вёлся на протяжении более двух десятков лет, мы оба многому научились. Мы провели неделю в Лондоне, когда в Национальном театре играли сценическую версию "Иллюминатуса!". Помню, как мы отправились в лондонский Тауэр, который давно мечтал увидеть Ши. Он прочитал мне лекцию о лживой и пропагандистской подаче истории в эпоху Тюдоров, целиком принятой на веру и превращённой Шекспиром в "Ричарда III". Я же восхищался поэзией Шекспира, а историю считал одним из тех искусств, в которых, как и в теологии, можно доказать всё, что выгодно доказать — к удовлетворению тех, кто хочет в это верить. Ши нащёлкал много фотографий грачей, которые прекрасно вписывались в историческую атмосферу Тауэра6 казалось, что эти птицы появились не в результате эволюции, а вышли из "Ричарда III" — или произошли от Х. П. Лавкрафта.

Затем мы отправились в Вестминстерское аббатство, и я засвидетельствовал своё почтение Бену Джонсону, человеку, который вдохновил меня на создание некоторых моих терминологических игр. Он давал своим персонажам такие имена, как Лицо, Оса, Эпикуреец Мамона, Проворный Привереда и (первая пародия на фанатика, ведущего борьбу с курением) Деятельный Энтузиазм Страны (именно он произносит по роли великую фразу, что, собирая урожай табака, не исключай вероятность того, что на табачные листья "возможно, мочился свирепый аллигатор").