— Ты обещаешь мне — во имя всего святого?

— Обещаю, — поклялся Тони.

Минерва пересекла комнату и встала рядом с ним.

— Когда уезжает граф? — спросила она.

— Не знаю, — признался Тони. — Похоже, ему здесь понравилось. Вчера, когда он получил книгу, он ходил по дому и, по-моему, наслаждался всем, что видел: и бальной залой, и часовней. Он даже осмотрел подземелья и забрался на дозорную башню.

Тут Минерва прекрасно понимала графа.

Впрочем, сказала она себе, его интерес к замку наверняка был продиктован какими-нибудь тайными неподобающими причинами.

Девушка была уверена, что само присутствие графа в замке принижает ту красоту, которая всегда так много для нее значила.

Конечно, со смерти прадеда замок оставался «белым слоном», дорогой прихотью.

И все же всякий раз, входя в холл и видя прекрасные фрески Атари, Минерва приходила в восхищение.

Ей начинало казаться, что это она танцует под потолком, как сама любовь.

Еще ее мать говорила, что именно любовь наполняла каждый дом, где жила семья Линвудов, и любовь делала их счастливыми, где бы они ни находились.

Вслед за отцом Минерва верила, что именно любовь сделала Тони, Дэвида, Люси, да и ее саму такими красивыми.

— Греки верили, что дети, рожденные в любви, будут красивы, — рассказывал сэр Джон, посадив девочку к себе на колени. — Гречанки смотрели на прекрасные статуи и размышляли о благородных деяниях, чтобы умилостивить богов Олимпа, и потому их дети были очень-очень красивыми.

— Как мама? — спрашивала маленькая Минерва.

— Да, совсем как твоя мама и как ты сама, моя дорогая, — отвечал отец, целуя девочку.

Даже став старше, Минерва часто думала о себе как о купидоне, танцующем под сводами замкам.

«Может быть, сейчас нас спасет именно любовь», — отчаянно сказала она себе.

Но как? Где ее найти?

— Наверное, я должен вернуться, — несчастным голосом произнес Тони, — Я не хочу, чтобы начались расспросы о том, куда я исчез.

— Как же ты улизнул?

— Я понадеялся, что никто не заметит, как я ушел в конюшни. А там я попросил грума оседлать лошадь для прогулки.

— Это звучит разумно, — заметила Минерва.

— Рядом с графом не может быть ничего разумного! — почти зло произнес Тони. — Если бы он узнал, что у меня есть тайна, он захотел бы выведать ее — и выведал бы, потому что привык получать все, что пожелает.

Когда Минерва слушала брата, ей хотелось разрыдаться. Однако что-то сдерживало ее, и она тихо произнесла:

— Ты делаешь большую ошибку, поддаваясь страху перед графом. В конце концов, он такой же человек, как и ты. Мы должны достойно встретить беду, Тони, и для этого нам понадобится вся наша… отвага.

Впервые после приезда Тони повернулся и в упор поглядел на сестру. Неожиданно он улыбнулся.

— Я тебя люблю, Минерва! — сказал он. — Ты так похожа на маму! Именно это она бы и сказала.

— Тогда, пожалуйста, Тони, не будь таким несчастным, — попросила Минерва. — Если. ты вспомнишь историю рода Линвудов, то обнаружишь, что нам часто приходилось сражаться за то, чего мы хотели, но семья всегда выживала. Выживем и мы.

Не находя слов, Тони положил руки на плечи Минерве и обнял ее.

— Ты просто замечательная! — воскликнул он. — Я буду молиться, как ты говоришь, чтобы Господь послал нам совет и помог справиться с этой проблемой.

— Мы справимся… обязательно справимся! — горячо подтвердила Минерва. — Но… прошу тебя, Тони… не играй больше.

— Может, я и дурак, но не законченный идиот! — ответил брат.

— Просто я думаю, что, если тебя снова пригласят сыграть, а ты наберешься храбрости отказаться, тебя будут не презирать, а уважать.

— Может, ты и права, — задумчиво произнес Тони. — С другой стороны, гости графа чертовски богаты и просто не могут себе представить, каково это — быть бедным, когда у них самих карманы трещат от золота.

— Понимаю, — произнесла Минерва.

Тони крепче обнял ее за плечи.

— Ты экономила на всем, а я только прожигал эти деньги в Лондоне, — покаянно сказал он. — Теперь мне так стыдно! Я чувствую себя таким подлецом!

— А вот это уже лишнее, — заметила Минерва. — Выше голову! Вспомни, как вели себя Линвуды, когда видели на горизонте паруса датчан и знали, что им нужно сражаться.

Тони издал смешок, больше похожий на всхлип. Потом он поцеловал Минерву в щеку и пошел к двери.

— Я возвращаюсь, — сказал он.

— А ты не уедешь в Лондон, не… не предупредив меня? — спросила Минерва.

— Конечно, нет, — ответил брат. — После того что ты сказала, я уже совсем не так испуган, как был. Бог видит, что у меня нет причин для веселья, но ты, Минерва, ты смогла представить вещи в гораздо менее мрачном свете.

Тони вышел в холл, и сестра последовала за ним. Надевая шляпу, он сказал:

— Мне так жаль… так жаль!

— Все в порядке, дорогой, — быстро ответила Минерва.

Она поцеловала его и, когда он пошел прочь, заметила боль в его глазах.

Тони сбежал по ступеням, отвязал поводья от коновязи и взлетел в седло.

Помахав сестре, стоявшей на верхних ступенях лестницы, он поскакал по дорожке.

Минерва смотрела вслед брату до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Затем она вернулась в дом, чувствуя себя щепкой, которую бурное море швыряет из стороны в сторону. Ей едва хватило сил, чтобы добраться до дивана в гостиной. Наконец она опустилась на него и закрыла лицо руками.

На какое-то мгновение мозг отказался служить ей; все только что услышанное казалось невероятным и невозможным.

Затем Минерва начала молиться, молиться горячо и отчаянно о том, чтобы произошло какое-нибудь невероятное чудо и спасло их.

Уложив детей спать, Минерва спустилась в кухню и приготовила себе немного супа из оставшегося от обеда мяса.

Прямо на кухне она и поела. Вымыв после себя посуду, она подумала, что хорошо бы сейчас лечь спать, хоть и было еще слишком рано.

По вечерам она обычно сидела с книгой в гостиной и поднималась к себе довольно поздно, потому что чтение захватывало ее целиком.

Однако сегодняшняя драма, перевернувшая жизнь Тони, детям и ей самой, занимала ее воображение гораздо больше, чем то, что она могла вычитать в книгах.

Ни о чем другом Минерва просто не могла думать.

«Что нам делать? Что нам делать?»

Этот вопрос слышался девушке из каждого угла комнаты. Она слышала его в шуме ветра за стеной и в криках грачей, гнездившихся в кронах старых вязов.