Мне почему-то всегда нравились такие вот моменты — когда ей было хорошо, весело, уютно, вкусно.

Мне казалось, что в Стаськиной жизни, несмотря на все хорошее, очень мало счастливых моментов. Или она просто не рассказывала о них мне.

Мы провели в кафе около часа, так и не коснувшись главного — причины внезапной Стаськиной поездки. Меня просто разрывало от любопытства, но Стаська молчала, обходя эту тему и болтая о чем угодно.

Коньяк немного расслабил ее, даже пальцы перестали дрожать, и я порадовалась, что уговорила ее заехать в кафе.

— Все, Настасья, я сейчас усну лицом в стол, — заявила подруга, когда снифтер опустел. — Зови официантку, рассчитаемся и поедем.

Когда я полезла в сумку за кошельком, Стаська метнула в меня такой угрожающий взгляд, что я смешалась и почти отбросила сумку назад на диван.

— Что за мода у тебя? — недовольно пробормотала я.

— Тихо. Мы договаривались.

— Но я…

— Лаврова, ты можешь не спорить, а? — устало произнесла Стаська, доставая из кошелька несколько бумажек, и я вдруг увидела, что одно из отделений большого портмоне буквально забито долларовыми купюрами.

Я ненавижу врать близким людям. Все, что угодно, но не это.

Особенно же ненавистно мне было сейчас обманывать Настю. Но я не могу позволить себе втягивать в свою ситуацию еще и ее — раз уж вынужденно втянула Захара.

Но Захар — мужик, разберется как-нибудь, если что, да и не грозит ему ничего. Подумаешь, устроит мне встречу с нужным человеком… А вот Настя непременно влезет во все по уши, и я буду считать себя виноватой, а мне сейчас лишний моральный груз не особенно кстати.

Всю дорогу из аэропорта я, как могла, прятала от нее глаза — невыносимо было видеть, как она подозревает что-то и пытается понять, что именно происходит.

Да, я нынче выглядела совершенно иначе, чем всегда, но у меня не было ни сил, ни времени, чтобы хоть как-то привести себя в порядок и не пугать Настю.

У меня был железный принцип — никогда, ни при каких обстоятельствах не выходить из дома и, тем более, не появляться в общественным местах без макияжа и с дулькой на голове.

Но сегодня я просто не нашла в себе сил заняться внешностью, да и желание поскорее убраться из квартиры тоже не оставило мне шансов.

Ничего, посплю, утром приму душ, накрашусь, волосы уложу, как обычно, и все будет иначе. Возможно.

В квартире Лавровых ничего не изменилось с момента моего последнего приезда. Собственно, в этой квартире ничего не менялось уже лет десять — ровно с тех пор, как Настя потеряла работу.

Тут по-прежнему было чисто и уютно, но и на мебели, и на обоях, и на кафеле в ванной комнате лежала печать какой-то вынужденной старомодности, когда люди хотят, но не могут ничего изменить, а потому стараются хотя бы поддерживать видимость.

Настя всегда была маниакально чистоплотна, едва открыв глаза, хватала тряпку для пыли или принималась чистить и без того блестевшую плиту, прежде чем сварить кофе к завтраку.

Но с каждым годом, и я замечала это, приезжая к ним, этого рвения в ней становилось все меньше и меньше, да и сама она как-то потухла, что ли. Угасла надежда на что-то лучшее. Она больше не искала работу, смирившись с ролью домохозяйки, а Захар то ли не замечал этого, то ли ему так было удобнее.

Он достаточно зарабатывал, чтобы платить домработнице, но зачем, если всегда есть Настя? Логично…

— Я тебе на диване постелила, — объявила Настя, едва мы вошли в квартиру. — Захар, мы вернулись, — крикнула она, совершенно не смущаясь тем, что часы в прихожей показывали половину четвертого.

— Я слышу, — Лавров появился из спальни, сразу обнял меня: — Ну, отлично, что прилетела. Вы голодные?

— Ну ты смотри, — протянула Настя насмешливо. — Неужели соизволил плиту зажечь?

Захар поморщился:

— Не начинай. Я просто запек семгу с картошкой.

— И это кстати, — вмешалась я, почувствовав напряжение между супругами. — Я что-то после коньяка есть захотела.

Настя удивленно посмотрела на меня:

— И давно ты по ночам семгу с картошкой ешь?

— Ну, вот сейчас дебют у меня будет, — просипела я, направляясь в ванную. — Вот руки только вымою.

— А у меня и коньячок имеется, — радостно сообщил уже из кухни Лавров.

— Алкоголик, — процедила вошедшая вслед за мной в ванную Настя.

— Ты чего это? — удивилась я, намыливая руки и подставляя их под струю воды.

— Да ничего! — шепотом проорала Настя. — Заколебал! И так почти каждый день, а теперь еще и повод законный — ты же приехала!

— Я не буду с ним пить.

Настя вдруг осеклась, хлопнула себя по губам ладонью и жалобно посмотрела на меня в зеркало:

— Стась, ты только не обижайся… я не к тому, что ты приехала и будешь его тут спаивать, он и без тебя с этим отлично справляется…

— Я поняла, Настя, расслабься. Я у вас долго не задержусь.

Она опустилась на пушистый коврик у ванны и разревелась. Ничто в жизни не выбивало меня из равновесия так, как ее слезы — ну, не могу я выносить того, как она плачет, некрасиво кривя лицо и сморкаясь в оторванный шмат туалетной бумаги. И эти слезы, которые не текут по щекам, как у всех людей, а брызжут в стороны, как у клоунов в цирке…

Я села рядом на корточки и коснулась ее плеча:

— Настя, ну прекрати, что ты, в самом деле… Я действительно к вам только на три дня, и Лавров тут ни при чем, и слова твои… так и планировалось изначально, я же тебе и по телефону так сказала… ну, что ты ревешь-то?

Настя подняла на меня мокрые глаза со слипшимися от слез ресницами:

— Ты всегда такая! У тебя есть своя жизнь, и для меня там нет места… Для меня вообще нигде нет места, я никому не нужна! Ну, правильно — я кто теперь? Никто! Обслуга, домохозяйка! Вокруг меня одни гении — писатель, журналистка! А я никто, об меня и ноги можно вытирать, правильно!

Я крепко взяла ее пальцами за подбородок, задрала голову и жестко произнесла:

— А ну, прекрати истерику немедленно. Если хочешь, чтобы я осталась, вставай, подбирай сопли, умывайся, и идем в кухню семгу есть. Понятно? Иначе я сейчас же отсюда уеду. Мне не до твоих концертов.

— Конечно… — начала было Настя, но, поняв, что я не пошутила, осеклась и начала вставать: — Все, я поняла… сейчас умоюсь…

Я вышла в кухню, где уже колдовал над столом Захар, раскладывая по тарелкам изумительно пахнущую рыбу и мелкую картошку, всю обсыпанную свежим укропом. Углядев на столе бутылку, я взяла ее за горлышко и вынесла в соседнюю комнату, сунула там за диван и, вернувшись, сказала изумленно проводившему меня взглядом Захару: