Единственный реформатор, Столыпин вопреки охранительной позиции императора и вопреки революционной практике оппозиции проводит методичный курс на постепенные преобразования.

Монархия — это не сказочный сон Николая II, монархия еще жива и нужна государству, чтобы под сенью ее крепости провести необходимые перемены. Потом, когда общество укрепится, можно будет поставить перед ним вопрос, какой вариант конституционной монархии больше подходит.

Царь, разрешив законодательную Думу, уже сделал первый шаг к конституционной монархии. Россия, скрипя, повернула на новый курс. Приняв закон о свободном выходе из общины, Столыпин повел государственный корабль в новое неизвестное будущее.

Сколько было разбито сердце при этом повороте! „Измена“, „предательство“, „обман“, — вот некоторые возгласы добропорядочных подданных, раздавшиеся в столице. Правоверные монархисты видели вынужденную уступчивость государя и жаждали возвращения на обратный курс, с упразднением Думы и земельной реформы. Их противники, кадеты, эсеры, социал-демократы отдавали себе отчет в том, что судьба революции зависит больше всего от „успеха или неуспеха“ новой политики.

А военные? Военные мрачно молчат. Они не понимают, что происходит.

По сути происходит медленный государственный переворот, замена правящей верхушки, дворянской, на демократическую, абсолютной монархии — на конституционную, помещичьего землевладения — на крестьянское. Но к чему придерешься, если все это санкционировано государем-императором?

После роспуска Первой и Второй Дум наконец устанавливается стабильность во взаимоотношениях между Николаем II и Столыпиным с одной стороны и с парламентским учреждением России. На все предложения обойтись без Думы, вообще упразднить ее Столыпин отвечает категорическим отказом. Пророчество русского историка В. О. Ключевского, сделанное после роспуска Первой Думы о том, что „династия прекратится, Алексей царствовать не будет“, могло не сбыться, ибо думская монархия все более определенно продвигалась в сторону парламентского правления.

Даже кровавая борьба за власть, террор боевой организации эсеров, около двадцати тысяч погибших в результате этого террора не могли повернуть историю вспять.

Отсудили свое военно-полевые суды, усмирили смуту карательные экспедиции, вдовы и сироты оплакали — одни казненных террористов и разбойников, другие — убитых офицеров, чиновников, обывателей.

Первый акт русской смуты завершился.

Перемены были огромны. В пылу борьбы мало кто мог это осознать. Полученные после 1905 года гражданские свободы превращали Россию в новую страну.

Теперь законы и бюджет утверждались в Думе и Государственном Совете, а после этого — царем.

Положение печати резко изменилось, была отменена предварительная цензура, получили возможность выходить газеты резко оппозиционного толка, кадетские, большевистские и другие. Можно было писать обо всем, кроме призывов к бунту в войсках, богохульства и оскорбления государя, свобода общественной жизни выражалась в разнообразии партий, союзов, разрешении проводить митинги и собрания.

Россия становилась европейской по форме власти страной.

Эти десять лет думской монархии, подкрепленных в экономическом плане ускорителем столыпинских реформ, остаются до сих пор великой тайной мировой истории, а еще больше — нашей национальной тайной, сокрытой от нас железным занавесом леворадикального эксперимента. Эти десять лет были для России тем допустимым пределом свободы, которая, по выражению Бисмарка, „существует для всякого государства и превышение которой быстро приводит, через анархию, к утрате всякой свободы“.

Но военные?! Гвардейцы, которые свергали с престолов российских императоров и возводили новых?! Они, безусловно, помнили неприятный случай, бывший в пору смуты именно в Преображенском полку, когда 1-й батальон в лагере под Красным Селом заявил претензии, что было равно возмущению. Батальон расформировали, офицеров из гвардии перевели в армию. На его место сформировали новый, набрав офицеров из армейской пехоты. (Тут следует добавить, что именно поэтому наш герой оказался в гвардии!)

Но помня о небольшом инциденте, гвардия не сомневалась в своей преданности трону и никаких перемен не желала. С особым шиком привел Кутепов свою команду на один из петербургских заводов, где рабочие пытались остановить производство и забастовать. Штабс-капитан никого не запугивал и не разгонял, он только скомандовал несколько строевых приемов, которые были исполнены с поразительной четкостью и мощью отлаженного механизма, после чего на заводе воцарился порядок.

Военные стояли на страже государственного порядка. Ни о каком их вмешательстве в этот порядок не могло быть и речи. Для страны, только что пережившей революционную смуту, главным было обретение спокойного хода. Недоуменно оглядываясь на перемены, ворча на Думу и непонятно откуда взявшиеся партии, военные тем не менее честно несли службу. Они не могли отвернуться от государства.

Они в тяжелом положении, ибо общество, тонкий и властный слой интеллигенции, — против них, считает царскими сатрапами, палачами свободы, тупой силой самодержавия. Они и ответить по-настоящему не могут. В смысле газетно-журнальной публицистики они не разговорчивы. Народ безмолвствует. Здесь у Кутепова и его товарищей жизнь перекликается со Столыпинской.

Но вдруг произошло чудо! Безмолвные офицеры получили мощную поддержку. Весной 1909 года появился сборник статей о русской интеллигенции „Вехи“. Он взорвал оппозицию изнутри. Это был целый обвинительный акт и предостережение о том, что интеллигенция ведет страну в пропасть.

Среди авторов сборника не было защитников самодержавия, наоборот они представляли левые либеральные круги, не связанные ни имперскими интересами, ни национальным чувством.

„Идейной формой русской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государства и враждебность ему“, — писал в статье „Интеллигенция и революция“ Петр Струве. — …„Замечательно, что наша национальная литература остается областью, которую интеллигенция не может захватить. Великие писатели Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чехов не носят интеллигентского лика… в безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции — ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции“.

Столкнулись две силы.

Первая сила была национальной, вторая — вненациональной.

Поэтому не случайно, что Столыпин погиб от руки Богрова, анархо-коммуниста по взглядам. Еврейское происхождение убийцы в данном случае играло только второстепенную роль, как и русское, например, происхождение Каляева, убившего великого князя Сергея Александровича. Убийцы принадлежали к героическим, аморальным типам. К бесам русской истории. Это было рабство идеологии, „обескровленной идеи“ (М. Гершензон).

Кутепов мог и не знать и даже ничего не слышать о яростном споре, развернувшемся вокруг „Вех“. Левые газеты подняли большой шум, кадеты во главе с П. Н. Милюковым даже выпустили ответный сборник статей. Троцкий назвал „Вехи“ „коллективным плевком“. Но окружение штабс-капитана, петербургская гвардия, высшее общество, безусловно, почувствовали перемену.