Как сказал сэр Джеймс Хорли, это просто стыд и позор, что того же самого не было сделано в деле Трента.

Я откинулся на спинку стула и зевнул. Что бы там ни думал себе Артур, но опоздал я совсем по другой причине. Не потому что разленился, нет. До пяти утра сидел и читал материалы по делу, которое сейчас вел, причем выступал в нем на стороне обвинения. Сегодня, в понедельник, слушаний не было, а потому я мог хоть целый день проваляться в постели, если б мне не надо было заглянуть в библиотеку.

В качестве ответчиков фигурировали два брата, они обвинялись в преступном сговоре. Такие преступления всегда труднодоказуемы. Разве мечту или помыслы об ограблении банка можно признать преступным сговором? Только после того, как ограбление состоялось. Братьев обвиняли в намерении обмануть страховую компанию путем нахождения лазеек и неувязок в составленном ею договоре. Их вызвали в суд, где оба под присягой показали, что они всего лишь навсего решили, что такой ход возможен, а потом собрались указать компании на эти неувязки, с тем чтоб укрепить ее безопасность. Братья в голос твердили, что вовсе не намеревались воплотить свои преступные замыслы в жизнь и получить незаконные выплаты.

И в это можно было бы поверить, если б не одно обстоятельство. Оказывается, братья уже дважды были судимы за мошенничество и подозревались it еще в нескольких подобных преступлениях. Вот почему я так засиделся за чтением материалов, вот почему мне нужно было зайти в нашу библиотеку, посмотреть подробные записи тех двух заседаний, чтоб уже затем решить, можно ли использовать эти факты в суде. Британское правосудие зиждется на системе прецедентов, и мне надо было знать, имелись ли такие случаи раньше. Если да, если подобное случалось и прежде, то я мог использовать материалы в суде. Если ничего подобного в прошлом не наблюдалось, тогда следовало обратиться с запросом в палату лордов, которая вынесла бы решение. И уже только после этого решение принимал судья, но прежде сторона обвинения должна была представить веские аргументы. В данном случае я выступал в качестве обвинителя, и мне нужно было подобрать аналогичные по обстоятельствам судебные материалы из прошлого, которые укрепили бы мою позицию. И я смог бы доказать присяжным, что раз братья осуждались за аналогичные преступления прежде, то и модель их поведения осталась прежней, а это служило доказательством их вины.

Заметьте, работа барристера на деле выглядит куда менее впечатляюще, чем показывают в кино или телесериалах. И вот весь остаток дня я провел, уткнувшись носом в толстые, переплетенные в кожу тома судебных записей, а после этого еще торчал перед компьютером и вел поиск в Интернете. Здесь поиск мой не занял много времени. До 2004 года свидетельства и улики по предшествующим приговорам исключались из рассмотрения полностью, за редкими случаями, связанными с особыми обстоятельствами.

Тот факт, что некто совершал прежде преступление или не совершал, сам по себе еще не являлся доказательством того, что ответчик мог совершить аналогичное преступление снова. Во многих случаях, и это вполне справедливо, прежние неблаговидные поступки не должны влиять на мнение присяжных, а они, в свою очередь, непременно вынести обвинительный вердикт. Каждое дело должно опираться на новые, относящиеся только к нему факты, а не на инциденты прошлого. Даже самые суровые судьи зачастую придерживаются мнения, что нельзя позволять прежним обвинительным вердиктам влиять на решение жюри, иначе разбирательство будет носить несправедливый характер, а это, в свою очередь, явится условием для пересмотра дела в пользу ответчика. Нет ничего хуже для самолюбия барристера, как добиться обвинительного приговора в суде лишь затем, чтоб после защита имела основания подать на пересмотр. Все эти долгие ночи просиживания за бумагами, пропущенные свидания, вечеринки, развлечения, все эти неимоверные усилия — и ради чего?

Нет, денежный фактор тоже играл свою роль, но здесь для меня, как и в скачках, победа была куда важнее денег.

К половине восьмого я изрядно подустал от перебирания всех этих бумаг, зато мне удалось составить хоть и короткий, но вполне убедительный список прецедентов в пользу своих аргументаций. Я собрал все необходимое, сложил в коробку до утра и вышел на улицу, в темноту.

Я жил в Барнсе, к югу от Темзы, в западной части Лондона, где нам с женой Анжелой удалось купить полдома начала Эдвардианской эпохи на Рейн-ло-авеню с видом на лужайки Барнса. То был типичный для своего времени дом с низким первым этажом с высокими окнами, там полагалось жить прислуге, которая занималась бы стиркой, готовкой и обслуживанием семьи, проживающей наверху. Но строение модернизировали и превратили в две отдельные квартиры. Мы с Анжелой занимали половину, два верхних этажа, откуда, из окон спален, были видны верхушки деревьев. Соседи под нами занимали низкий первый этаж дома с прсторными комнатами и отведенными для бывшей прислуги помещениями.

Мы с Анжелой любили свой дом. Ведь он был первым нашим совместным обиталищем, и мы вложили немало сил и средств, чтоб обустроить и украсить его и подготовиться к рождению нашего первенца, сына, который должен был появиться на свет через полгода после переезда. Было это семь лет назад.

Как обычно, я шел домой через лужайку, от станции Барнс. Уже давно стемнело, и дорогу мне освещали лишь тонкие лучи света отдаленных уличных фонарей, просачивающиеся через голые ветви деревьев. Правда, я знал здесь каждый камешек, каждую выбоину. И вот, пройдя примерно половину пути, я вдруг вспомнил о Джулиане Тренте и его бейсбольной бите. Наверное, не слишком удачная идея топать от станции пешком через лужайки в почти полной темноте. Впрочем, я всегда чувствовал себя уязвимым на улицах со скудным освещением. Я остановился и прислушался, не идет ли кто следом, несколько раз оборачивался проверить, однако дотопал до дверей дома без всяких приключений.

В окнах горел свет, правда, только в нижней части дома, что вполне естественно. Два верхних этажа были погружены во тьму, ведь я перед уходом на работу выключил свет.

Я распахнул дверь и стал подниматься по лестнице в полной темноте.

Анжелы дома не было, и я это знал. Анжела умерла.

Интересно, подумалось мне, привыкну ли я когда-нибудь возвращаться в пустой дом. Наверное, мне уже давно следовало бы переехать, но те первые несколько месяцев были счастливейшими в моей жизни, и, наверное, мне просто не хотелось прощаться с этими воспоминаниями. Воспоминания — это единственное, что у меня осталось.

Анжела умерла внезапно, от массивной легочной эмболии, за четыре недели до того, как на свет должен был появиться наш ребенок. Тем страшным утром в понедельник она поцеловала меня на прощанье перед уходом на работу и была, как всегда, бодра и весела. То был первый день ее декретного отпуска, и она расхаживала по дому в халате и тапочках. Она очень хотела иметь ребенка, и вот теперь исполнение мечты было совсем близко. Днем я несколько раз пытался дозвониться ей, но безуспешно, но почему-то ничего плохого не заподозрил, до тех пор, пока не подошел к дому и не увидел, что он погружен во тьму. Анжела всегда ненавидела темноту и обязательно оставила бы свет в доме, даже если б вышла куда-то.