этого нам необходима ресурсная база и жизненное пространство… — вещал интеллигент.

От словосочетания «жизненное пространство» меня передернуло, и захотелось врезать по уху этому очкастому.

— А гемайны? — Фокс налил в свой стакан еще порцию выпивки из мутной бутылки и отхлебнул добрый глоток.

— Гемайны — пережиток прошлого. Рабство — отвратительный рудимент, с помощью которого не построишь эффективной экономики, — пожал плечами его собеседник, — Или они изменятся — или Наталь исчезнет с карты мира.

— Между тем — на фабриках, которые работают на натальском угле, мы перерабатываем натальский хлопок, подкрепляя силы на обеденных перерывах натальским мясом, натальским хлебом и натальскими фруктами… — Фокс пошевелил стаканом, и алкоголь закрутился по стенкам, образуя воронку, — Вы не помните, и я не помню — но дед мне рассказывал, что такое воевать с гемайнами. Они там винтовку на десятилетие в подарок получают и всю жизнь воюют с каннибалами… При мне тринадцатилетний мальчишка-гемайн одним выстрелом уложил льва, потом достал из-за пояса нож и пошел свежевать его, а когда оказалось, что хищник жив — вступил в схватку и прикончил зверя, перерезав ему горло. Знаешь, что сказал ему отец? «Молодец, что сэкономил пулю!»

— Пф-ф-ф-ф! — сделал вялое движение ладонью интеллигент и отпил из чашечки кофе. Чашку он держал, оттопырив мизинчик, конечно же, — Сколько там населения в Натале? Пятьсот тысяч? Что сделают пятьсот тысяч против полутора миллионов городского ополчения?

Илай Фокс мрачно посмотрел на него, выхлебал из стакана мутное пойло и стукнул донышком по столу:

— По три выстрела, сэр! Они сделают по три выстрела, — завидев, что я подошел поближе, он помахал рукой, подзывая к столу, — Вот — человек военный, да еще и из Империи… Ну, хоть вы скажите этому энтузиасту — война с гемайнами ведь сущий бред, да?

— Любая война — это самый худший кошмар, который только можно себе вообразить, — с готовностью подтвердил я, — Но люди — существа напрочь иррациональные и готовы делать бред с завидной регулярностью.

— Война есть продолжение политики другими средствами, — проговорил интеллигент, — Нация куется в горниле сражений и испытаний, а не за столом переговоров.

Это звучало слишком по-лоялистски, и я сжал кулаки. Фокс заметил мое состояние и с усилием поднялся из-за стола.

— Пойдемте собираться. Вон, «Бабочка» уже на подходе…

И как его пьяные глаза рассмотрели, что едва заметный парусник на морской глади — это «Бабочка»? Я забрал в комнате фотоаппарат и ранец и вышел в коридор, дожидаясь Илая Фокса. Капитан шхуны, хлопнув дверью, вывалился в коридор и подошел ко мне:

— Не якшайся с Грегори, парень, слышишь? Дрянной он человек!

Это он об этом интеллигенте, наверное. Я и не собирался с ним якшаться. Вообще-то это Фокс распивал с ним напитки в тенечке, а не я. Пинком ноги капитан распахнул дверь наружу, сунул в руки подбежавшему хозяину гостиницы деньги и дохнул ему в лицо перегаром:

— Передай Бетси, что она свет моих очей и огонь моих чресел! — и зашагал к морю прямо через дорогу, не глядя на внезапно ставший оживленным транспортный поток.

Телеги с углем, почтовый дилижанс, авто с открытым верхом — капитан петлял между ними, вызывая возмущенные крики, хлопанье бича и гудки клаксона.

— Идиот самый настоящий! — прокомментировал хозяин, — Дрянной человек!

Я дождался, пока на шоссе станет посвободнее, в несколько шагов догнал дрянного человека и подхватил его под локоть. Лестница к морю выглядела опасной, а мне совершенно точно нужно было попасть в Лисс — и желательно уже завтра.

* * *

— Поднять якорь, черти! — как только Фокс оказался на палубе — в него будто бесы вселились. Он топал ногами, грязно бранился и потрясал кулаками: — Свистать всех наверх, поднять брамселя, держать курс по ветру, бездельники!

Эти командные выкрики звучали бы грозно и внушительно, если бы весь экипаж не состоял из десятка таких же потасканных забулдыг — под стать своему капитану, которые при этом отменно знали свое дело и никуда «свистать» не желали, уже находясь на верхней палубе и живо управляясь с косыми парусами.

— А-а-а-а, вот я вас! — Илай Фокс швырнул пустую бутылку за борт и оттолкнул рулевого плечом от штурвала: — Поди прочь, Джимми Коллинз, пока я тебя не вздул!

Джимми Коллинз, ушлый парень в сбитой набекрень зюйдвестке, только усмехнулся, шмыгнул носом, ловким движением вытянул из бокового кармана капитанского кителя вторую початую бутылку и вильнул в сторону, уклоняясь от агрессии Фокса.

— Наш капитан — золотой человек, когда не пьет, — матрос подмигнул мне, подтянул штаны и исчез из виду.

— … Ар-р-р-ргх марселя!!! — прорычал золотой дрянной человек, и команда его поняла, и раскрылись новые паруса, улавливая ветер.

Лохмы Фокса растрепались, китель был расстегнут, глаза — слегка навыкате, руки — на штурвале. Картина был живописная, что уж тут сказать. Я понятия не имел, где мне разместиться и что делать, и потому присел на баке на какой-то моток канатов. В груди еще теплилась надежда, что капитан помнил, что мы плывем в Лисс, и что, если я буду находиться на открытом воздухе всё время плавания — морская болезнь не доконает меня.

Внезапно чуть ли не из воздуха рядом нарисовался Джимми Коллинз.

— С кем пил старина Илай? — уточнил он.

— С каким-то Грегори. Такой, в очках и разглагольствует…

— Сраный ублюдок. Из этих, как их… А-бо-ли-ци-о-нис-тов, вот! Все радеет за права кафров, даже вроде как пару лет назад осмелился пересечь Руанту и агитировать натальских кафров на восстание против своих хозяев…

— И что?

— Кафры его слушать не стали и сдали гемайнам… Ну, а те тоже его слушать не стали — вываляли в дегте и перьях и отправили восвояси… С тех пор он тут против рабства ведет борьбу, в основном по кабакам… Сволочь такая.

— А почему сволочь? Ты что — сторонник рабовладения? Против освобождения кафров?

Джимми Коллинз посмотрел на меня своими ясными голубыми глазами, которые ярко горели на его чумазом, простом лице и твердо сказал:

— Я против того, чтобы ублюдок, который купил себе жену прямо на пирсе, прямо с борта корабля, а потом угробил ее за два года, вел речи о рабстве, свободе и высоких материях, сэр!

Такая здравая мысль, прозвучавшая на грязном парусном корыте, между воплями поймавшего белую горячку капитана, была подобна грому среди ясного неба. Этот Коллинз был в доску свой, настоящий имперец — такой, как Лемешев или Демьяница, или его превосходительство — и я не замедлил ему об этом сказать.

— Не знаю, похвала это или хула, сэр, про вашу Новую Империю у нас всякое