После окончания Института необходимо было отработать в органах пять лет – иначе нужно выплачивать расходы государства на учебу. Миша к тому времени свыкся с этим фактом, и у него даже возникло несколько романтическое желание стать следователем, но отец счел, что сыну будет лучше под его присмотром, и уговорил остаться на кафедре – работать и писать диссертацию.

А через полгода случилась та самая «выходка», которую отец до сих пор припоминал непутевому сыну.

У Ильи был день рождения, и они отметили с размахом. Утром, с трещавшей от похмелья головой, Миша пришел на службу: вызвали на одно из многочисленных совещаний у генерала – ректора Института.

Генерал был человеком в высшей степени тщеславным, лишенным зачатков чувства юмора и, тем более, самоиронии. Приветствовать его появление перед подчиненными полагалось стоя навытяжку. Он мог опоздать, хоть на час (и часто делал это!), но все смирно сидели и ждали, не выказывая возмущения – тем более, что в зале заседаний были камеры видеонаблюдения.

Был бы Миша в нормальном состоянии, сдержался бы, а тут появление коротконого напыщенного генерала, которому только короны не хватало, и приторно-сладкие лица подчиненных вызвали у него приступ гомерического хохота. Так и стоял – ржал, как конь и хлопал в ладоши.

Скандал был грандиозный. Из органов не выкинули только благодаря отцу, но из Института пришлось уйти, о диссертации речи не шло. Однако влияния отца хватило на то, чтобы Мишу взяли на должность помощника участкового в одном из районов Заречья – чаще всего должность эта никем не занята. Ласточкин оказался классным парнем, так что, положа руку на сердце, Мише тут нравилось куда больше, чем в Институте, хотя перспективы, конечно, были намного скромнее.

– Инфантильный лоботряс! Сказочный идиот! – орал отец. – Отсидишь там четыре года, как миленький! Потом видно будет. Но я тебя предупреждаю: еще одна выходка – и ты мне не сын! Живи, как хочешь!

Сейчас, направляясь к Копосовой, Михаил думал, что впервые в жизни делает что-то похожее на то, чему его учили пять лет: выясняет обстоятельства запутанного дела, расследует преступление.

Ерунда, конечно. Самодеятельность, как сказал бы отец. К тому же основано все на словах сумасшедшего «ходока». И тем не менее.

Миша подошел к двери, нажал на кнопку звонка и скроил строгую, но вместе с тем сочувствующую мину, которая, по его мнению, приличествовала данному случаю.

Дверь открыли довольно скоро. Перед Мишей стояла невысокая женщина в темном платье. Узкие губы ее были накрашены алой помадой, на шее красовались коралловые бусы.

Она вонзила в Мишу ледяной взгляд и спросила:

– Вы по какому вопросу, молодой человек?

На скорбящую мать, образ которой нарисовал в своей голове Михаил, женщина похожа не была. Но, с другой стороны, она что, должна была с разбегу припасть к его груди и разразиться рыданиями?

– Помощник участкового уполномоченного лейтенант Матвеев, – представился Миша.

Копосова все так же смотрела на него немигающим взглядом.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов о смерти вашего сына. Вы ведь Копосова? – Имени и отчества женщины он не знал, и фраза получилась обрезанная.

Угол накрашенного рта дернулся и пополз вниз.

– О чем говорить? Все уже сказано.

– Да, конечно. – «Хватит мямлить! Ты полицейский или кто!» – Нам поступил сигнал о том, что это могло быть не самоубийство. Точнее, вашего сына могли вынудить совершить этот поступок. В деле есть невыясненные обстоятельства. Могу я войти?

Любая нормальная мать должна была встрепенуться при этих словах, но Копосова не потеряла самообладания.

– Конечно, вынудили. Я это и без ваших «невыясненных обстоятельств» знаю, – едко проговорила она, но, однако, посторонилась.

Квартира была похожа на музей: стерильная чистота, тишина, пахнет чем-то сухим – древними манускриптами и книгами; кругом картины, фарфоровые вещицы, а мебель то ли действительно старинная, то ли искусно выполненная под старину.

– Присаживайтесь. – Хозяйка царственным жестом указала на кресло с высокой спинкой. – Чай, кофе?

– Благодарю. Если можно, стакан воды, – подчеркнуто вежливо ответил Михаил.

Спустя минуту хозяйка принесла ему воды, а себе – чаю и уселась в кресле напротив с чашкой в руках. Миша вспомнил, как вели себя в подобных случаях американские полицейские в сериалах и фильмах, и спросил:

– Что вы имели в виду, когда говорили, что вашего сына вынудили убить себя?

– Это вы сказали. А я подтвердила, – уточнила Копосова. – Виновата его жена. Я всегда была против этого скороспелого брака.

«Жена? Она-то тут с какого боку?»

– Клим подавал такие надежды! Учился в консерватории, ездил на фестивали, перед ним открывались блестящие возможности. – Впервые в голосе Копосовой прорезались живые нотки. – А она кто? Медсестричка! Воспользовалась его состоянием!

– Состоянием?

– Аппендицит! Он лежал в больнице. Романы между медработниками и пациентами – частое явление. Но разве обязательно было жениться? Заводить ребенка?

Копосова говорила все громче. Похоже, неудачный (с ее точки зрения) брак сына огорчал мать куда сильнее, чем его смерть.

– Я говорила, что добром это не кончится. Предупреждала, что ему станет с ней скучно, что придет время, когда он будет тяготиться этим союзом, и в итоге это сломает его жизнь! Так и вышло!

– Сколько они прожили?

– Четыре года. Клим стал делать аранжировки, выступал в сомнительных клубах, был ди-джеем! – Женщина буквально выплюнула это слово. – А ведь его ждали лучшие концертные залы!

«Ди-джей Клим», – всплыло в памяти.

– Так это тот самый Клим?! – воскликнул Миша, не удержавшись. – Ваш сын – настоящая звезда, он же невероятно популярен… был.

Копосова болезненно скривилась.

– Его дешевая популярность меня никогда не интересовала. Если бы не эта свистушка, Клим стал бы настоящим музыкантом. При его данных!

– Скажите, в каких отношениях вы были с сыном? – спросил Михаил, чувствуя, что проникается неприязнью к сидящей перед ним женщине.

– До брака Клима все было хорошо. Он прислушивался к моему мнению, всегда был предупредителен.

«Ага, иными словами, ходил у тебя на помочах».

– Женитьба и рождение сына все изменили. Он стал… – Копосова поджала губы и глотнула чаю. – В общем, мы очень мало общались в последние три года. Перезванивались, конечно, иногда он приходил узнать, не надо ли чего. Приносил денег. Хотя я ни в чем не нуждаюсь, тем более в таких деньгах. – Она произнесла это так, будто сын был киллером или наркоторговцем. – Но потом у них с Марией начался разлад.

– Когда, не припомните?