– Тут было… Я их видел! – сбивчиво заговорил Чак. – Тени, как щупальца. На потолке, на стенах! Ты ничего не видела?

Мать молчала.

– Погоди. Я тебе покажу.

Он не был уверен, сработает ли, ему и самому уже казалось, что все могло присниться, привидеться. Чак подошел к выключателю и снова погрузил комнату во тьму.

Вновь заструился холод, тени вернулись: по потолку размазались черные кляксы. Мать испуганно вскрикнула, и Чак понял, что она тоже их видит. Он поспешно зажег свет.

Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом взгляд матери метнулся куда-то вбок, глаза расширились. Чак, не успев задуматься, в два прыжка оказался возле ее дивана и обернулся.

Тася стояла возле стены, у входа в комнату. Угловатая, костлявая, скособоченная фигура в темно-синей ночной рубашке-балахоне.

– Испугались, мышата? Страшно вам? – Лицо задергалось в ухмылке, обнажающей зубы и черные десны.

Чак плюхнулся на диван, безотчетно придвинувшись к матери, ища у нее защиты. Она обняла его, желая заслонить собой.

– Что тебе нужно? – дрожащим голосом спросила мама.

Долговязая фигура вскинула руки, словно балерина, и принялась поворачиваться на месте, кружась в гротескном подобии танца, напевая что-то. Потом остановилась и стала нагибаться назад, словно собираясь встать на «мостик». Почти коснувшись лысым черепом пола, она поглядела на мать и брата, вывернув голову под таким углом, что шея едва не сломалась, и прохрипела:

– Тьма! Тьма идет за вами!

Проговорив это, Тася снова разогнулась и сказала уже другим, более высоким голосом:

– Узнаете, скоро узнаете! – А после, наконец, убралась к себе.

Чак чувствовал, что мать трясет – не от холода, температура в комнате была уже нормальной, а от страха. Он и сам не мог поверить, что все это в самом деле происходит с ними.

Конечно же, никто из них не спал. Так и просидели до утра, не выключая электричества, не решаясь выговорить ни слова.

Все последующие ночи они спали по очереди, не выключая ночника. Чак, который и подумать не мог о том, чтобы снова оказаться ночью в своей комнатенке, перебрался спать в «залу», как иногда говорила мама. Постелил себе в кресле, но, хотя чувствовал себя немного спокойнее рядом с матерью, все равно был в постоянном напряжении.

Договорились дежурить по четыре часа, но мать постоянно давала ему поспать подольше, говорила, что у нее все равно бессонница. Чак сердился, просил не жалеть его, но все было без толку.

Ночник освещал комнату не полностью, так что по углам клубились змееобразные тени, к которым они уже стали привыкать (если к такому, конечно, вообще можно привыкнуть).

Тася, которая сама была похожа на змею, впавшую в анабиоз, из комнаты почти не выходила. Ничего не ела, лишь изредка то принималась выть, то смеялась, то неразборчиво бормотала. Кажется, даже не на русском языке. Ни мать, ни Чак не обращались к ней, не звали ужинать или обедать. Мать утром оставляла в ее комнате еду, а вечером забирала нетронутые тарелки.

Сестра усыхала, становясь похожей на мумию, губы ее истончались, нос заострялся, но слабой она не выглядела. Наоборот, казалось, тело ее наливается особенной силой. Запавшие глаза, обведенные черными кругами, полыхали серебряным светом.

Через несколько дней, когда они с матерью вернулись домой (Чак заехал за ней на работу), возле подъезда их встретила соседка с первого этажа.

– Уйми свою дочь! Все из-за нее! – накинулась она на мать.

– Что случилось? О чем ты? – С Кларой они никогда не ладили, но открыто не конфликтовали.

– Таська ваша совсем ку-ку! Выперлась на балкон, увидела мою Леночку и давай на нее! – Клара всплеснула руками, набрала побольше воздуху и снова бросилась в бой. – Урода, говорит, родишь. Знаешь, говорит, кто у тебя в брюхе? Сколько рук у него, а ног? Отродье твое, говорит, и на человека не похоже! Саму тебя заживо жрет! Это же надо беременной такое говорить! Ей рожать через два месяца! Девочка домой еле живая пришла!

Клара продолжала разоряться в том же духе. Мать стояла бледная, поникшая, хотя обычно за словом в карман не лезла. У Чака внутри все сжалось.

– Чего разоралась? – грубо бросил он, и Клара от неожиданности замолчала. – Мать чем виновата? Она на работе была.

– Ваша Таська всегда была чокнутая! Все видели!

– А чего тогда ее слушать, если чокнутая? – Чак схватил мать за руку и потащил за собой. – Все, хорош базлать!

Они с матерью скрылись в подъезде. Мать так ничего и не сказала, и Чака не одернула, хотя прежде не позволяла ему говорить в таком тоне.

Уже когда они оказались перед дверью квартиры, мама шепотом спросила:

– Зачем она это делала? Говорила это Лене? Если бы моей дочери такое кто-то сказал, я бы тоже психовала.

Чак ничего не ответил. А что отвечать?

Они вошли в квартиру. Пахло сыростью, мокрой штукатуркой, стоячей водой.

«Нас затопило?» – подумал Чак.

Следов воды не было, пол был сухим. Мать заглянула в ванну, в кухню.

– Все нормально, – негромко проговорила она.

Чак прошел в большую комнату. Тут тоже было сухо, но запах сырости усилился.

«Это у Таси», – понял он.

– Посмотри! – воскликнула мать, и Чак увидел, что она показывает пальцем на угол комнаты, возле балкона.

Стена и потолок были заляпаны безобразными черными пятнами, похожими на плесень. Еще утром ничего подобного не было – обычная побелка и обои в бледно-голубых и золотисто-желтых цветочных узорах, которые очень нравились матери.

– Не понимаю, как это…

Мать говорила что-то, но Чак, не слушая ее, направился в комнату Таси. Открыл дверь и заглянул внутрь. Здесь царил полумрак, но все равно видно было, что тут картина еще хуже. Черные сырые разводы, мерзкая вонь, как от замоченного в тазу и позабытого, сгнившего белья.

Чак прикрыл дверь и двинулся дальше. Когда подошедшая сзади мать вдруг взяла его за руку, он с трудом сдержал вопль.

Комната Таси (когда-то светлая и уютная, аккуратно прибранная и полная картин, набросков, милых вещиц и мягких игрушек) походила на подвал разрушенного дома. Чак прижал руку ко рту, подавив рвотный позыв: запах сырости, тлена, гниющей воды был невыносим.

Потолок и стены были покрыты трещинами и сплошь затянуты чернотой. Занавески висели грязными тряпками, мебель – в темных разводах. Окно было мутным, и на какой-то миг Чаку показалось, что выходит оно вовсе не во двор, а совсем в другое место, и он сомневался в том, что это место находится на земле, в привычном мире…

Тася вытянулась на кровати. Ее плоская длинная фигура почему-то напоминала гусеницу, из которой должна вылупится… нет, не бабочка. Какой будет следующая стадия превращения, предугадать было невозможно.