Вопрос был обращен к Бертраму, который с немалой отвагой вцепился в рукав

Уоррена.

— Я… я видел… убийц! — наконец пробормотал он, пересилив одолевавшее его возбуждение.

— Подумать только! А что вы здесь делали?

— Ничего, я… шел мимо.

— Теперь идите со мной. И постарайтесь изъясняться более внятно!

С трудом вырвав Кутса из цепких объятий его коллег, которые, несомненно, собирались подвергнуть его допросу, начальник полиции втолкнул репортера в свою машину, и она тотчас же тронулась с места, провожаемая изумленным взглядом Питера Ларка, который еще вчера с таким пренебрежением отнесся к Кутсу.

— Итак, — прокомментировал его отъезд Видаль-Пеликорн, — если Бертрам умерит свое пристрастие к выпивке, его карьера с сегодняшнего дня может круто взметнуться вверх. Кстати, ты не говорил мне, что знаком с Хэррисоном.

— Знаком — слишком громко сказано, — отозвался Альдо. — Я дважды имел с ним дело и притом заочно, что не помешало мне припомнить имя его секретарши. Вообще-то я очень бы хотел перемолвиться с ней несколькими словами.

Но, к сожалению, даже не знаю, как она выглядит.

— Мне кажется, сейчас неподходящее время, чтобы завязывать с ней знакомство. К тому же долго стоять тут нам не придется.

Полиция и в самом деле принялась разгонять толпу зевак, а служащие магазина опустили в витринах шторы, как если бы рабочий день был закончен.

— Симон Аронов не мог предвидеть столь трагического развития событий, а тем более появления этих невесть откуда взявшихся азиатов. Он великолепно все продумал, но его ловушка была расставлена для владельца настоящего алмаза.

Теперь я просто ума не приложу, как нам его отыскать — аукциона не будет, и тайна алмаза покроется завесой молчания, — с грустью вздохнул Видаль-Пеликорн.

— Если только пресловутый владелец не нанял этих самых азиатов, чтобы уничтожить конкурента, который явно мешал ему, судя по изобилию анонимных писем, разосланных во все газеты. Если хочешь знать мое мнение, то я считаю, что, идя по следу поддельного алмаза, можно напасть на след настоящего.

— Вполне возможно, ты и прав. Но что-то смущает меня в этом гнусном преступлении. Оно и с анонимными письмами не слишком вяжется…

— Почему? В письмах обещали, что прольется кровь, если торги Сотби не будут отменены, и вот кровь пролилась, — вздохнул Альдо.

— Пролилась, да слишком рано! Угрозы касались в первую очередь будущего владельца. — Именно его собирались уничтожить. Я думаю вот что: может, здесь действовал кто-то, кто поверил в подлинность алмаза и решил завладеть им, не вкладывая слишком больших средств?

Морозини не ответил. Вполне вероятно, что Адальбер прав. Может быть, прав он сам, но и в том и в другом случае оба они оказались в очень трудном положении, и было совершенно неясно, как они сумеют теперь выполнить поручение Аронова. Если убийца Хэррисона не будет найден в ближайшее время и если не вернут алмаз, то наверняка необходимо будет связываться с Симоном Ароновым, а то и вовсе придется покинуть Лондон, что, несомненно, делают все богатые коллекционеры, которые сейчас толпами слетелись сюда, привлеченные аукционом. Единственное, что Альдо знал совершенно определенно, так это то, что он все равно не сможет подчиниться обстоятельствам. Подчиниться — значило бы признать себя побежденным, а одна мысль о поражении была ему ненавистна. Кроме того, он и думать не мог о том, чтобы вернуться в Венецию, бросив Анельку одну в ее нынешнем отчаянном положении. А грозила ей ни мало ни много веревка, конечно, если не попытаться спасти ее… Альдо слишком любил эту женщину — а возможно, любит и до сих пор, — чтобы он мог спокойно представить себе, как ее хорошенькая белокурая головка исчезает под грубой мешковиной, прежде чем из-под ног будет выбита табуретка…

— Не стоит и спрашивать, о чем ты думаешь. Твои мрачные мысли написаны у тебя на лбу, — сочувственно проговорил Адальбер.

— Признаюсь, так оно и есть. Но послушай, ты так и не рассказал мне, что поведал тебе «дружище Бертрам» по поводу Фэррэлсов.

— Я расскажу тебе все, пока мы будем завтракать, поджидая нашего друга. Если ты ничего не имеешь против гренок по-валлийски, то я отведу тебя в «Черный монах». Заведение вполне приятное, так что мы сможем разом убить двух зайцев.

Адальбер, еще не закончив фразы, остановил такси, и оно доставило их в Темпл, где между Флит-стрит и всегда оживленным мостом Черного монаха и приютилось небольшое кафе. Назначив свидание именно здесь, Бертрам проявил недюжинную смекалку — наравне с газетчиками это заведение посещали и юристы всех рангов. К тому же и само кафе с его потемневшими деревянными толами и сияющей медной посудой выглядело очень симпатично и вполне располагало к задушевным беседам.

Усевшись на обитый мягкой черной кожей диванчик, стоявший в укромном уголке, Альдо оценил бесспорные достоинства «Черного монаха». Теперь наконец Адальбер был готов поделиться с ним раздобытыми сведениями.

— Вряд ли они тебе понравятся, — произнес он, — поэтому я и хотел, чтобы ты устроился поудобнее…

Юный Кутс, сам того не подозревая, шел навстречу неслыханной удаче, когда в очередной раз отправился бродить по пивным, заливая алкоголем свои неприятности. На этот раз он решил прочесать окрестности дома Фэррэлсов, где как раз накануне произошло убийство. Там он и повстречал столь же юную Салли Пенковскую, свою подругу детства, которая работала у Фэррэлсов младшей горничной. Они оба были родом из Кэрдиффа и выросли на одной улице шахтерского поселка.

Отец Салли, польский эмигрант, женился на англичанке и осел здесь. Как и отец Бертрама, он был шахтером, и оба они погибли в одной и той же аварии в забое, что окончательно отвратило Бертрама от профессии шахтера, которая его и до этого не слишком прельщала. Он уехал в Лондон, мечтая стать журналистом, и в конце концов после множества превратностей добился-таки своего. Долгие годы он ничего не знал о Салли, и вот лондонское утро нежданно столкнуло их лицом к лицу. И само собой разумеется, юная горничная охотно поделилась всем, что ее переполняло, со своим старинным приятелем.

Она оплакивала не Фэррэлса, а исчезнувшего лакея-поляка, который появился на Гросвенор-сквер два месяца тому назад по рекомендации хозяйки дома. Бедная девочка влюбилась в Станислава Разоцкого с первого взгляда, прекрасно понимая при этом, что у нее нет ни малейшего шанса на взаимность. Она была не настолько слепа, чтобы не видеть, что молодой человек, увлеченный обольстительной хозяйкой, попросту не замечает ее.

— Они были знакомы еще в Польше, до замужества миледи, — сообщила Салли Бертраму. — И скорее всего были влюблены друг в друга и, наверное, продолжали любить. Не раз я слышала, как они шептались, когда думали, что никто их не видит. Говорили они, разумеется, по-польски, но я-то польский понимаю. Она просила его набраться терпения и не предпринимать ничего такого, что могло бы скомпрометировать его самого, а ее подвергнуть ненужному риску. Разговоры всегда были очень недолгими, да и я не все могла расслышать, потому что говорили они очень тихо. Но больше всего меня удивило, что, обращаясь к нему, она называла его Владислав…