— Не умаляй своих достоинств, мама. Ты гадаешь профессионально. Помнишь, как под Рождество ты мне нагадала замужество? А ведь мы с Альберто тогда и знакомы-то не были, и вдруг через три месяца свадьба! — польстила Джина матери.

— Ладно, лиса. Смотри, вот ты, вот Альберто. Занят он, делами занят. Ага, девушка возле него молоденькая замаячила. Ну-ка, посмотрим, что сия мадемуазель делает около нашего Альберто. Ф-ф-фу… не волнуйся, это Софи. Наверняка Софи. А у нее, вертихвостки, молодой человек имеется. А ты и не знала. Знай теперь, нос надо по ветру держать. Много охотников на такую красотку найдется. Дед в ней души не чает, скажу по секрету: он простил ее за… — Старуха осеклась. — Ну, не будем: кто старое помянет, тому глаз вон. Простил и в завещании ей виллу «Миракль», что в Каннах, отписал. Только не говори ей пока, всему свое время. А вот у тебя, дорогая, хлопоты, хлопоты, пустота какая-то, злость на червовую даму… Та-а-к, что там еще?.. Господи, святая Мадонна, смерть! — Синьора Фандотти побелела и начала задыхаться.

— Какая смерть? Санта Мария, мама, что с тобой? Не нужно так волноваться! Глупости все это. Где твои таблетки? — Джина вскочила, смахнув карты на пол, и бросилась в ванную, где на полочке стояла колонна пузырьков разного калибра. Синьора Луиза была большой любительницей новомодных пилюль.

— Там, справа, розовые… Ах, мне дурно, голова кружится…

— Может, врача? — Встревоженная Джина металась по комнате в поисках пледа.

— Нет, не надо. Я отойду, полежу чуть-чуть и отойду. Это все нервы, детка, не обращай внимания. Для меня приезд сюда — наказание господне. Только из-за Барти прилетела, а эта фифа даже не соизволила его привезти сюда.

— Мама, успокойся. Тебе нельзя разговаривать. Я приоткрою окно, ладно? Нужен свежий воздух.

— Пришли ко мне Софи, — прошептала синьора Луиза. Лицо ее посерело и заострилось, под глазами легли черные круги. — Смерть, — шептала она, — я видела, пиковый туз лег как раз… — Глаза синьоры Фандотти внезапно закатились, она потеряла сознание.

Такси остановилось против внушительных металлических ворот. Наталья расплатилась и, выйдя из машины, направилась к маленькому окошечку, рядом с которым светлел щиток видеофона.

Она еще ни разу не была в загородной резиденции Фандотти. Массивная конструкция ворот подавляла, Наталья чувствовала себя маленькой и очень одинокой перед впечатляющим фасадом чьей-то успешной жизни.

Трясясь от холода — пронизывающий ветер пробирал ее жиденькое пальтецо насквозь, — она нажала на кнопку вызова. Низкий голос попросил назвать фамилию, затем, вероятно, нашел ее в списке гостей, потому что последовала пауза, после чего створка ворот мягко щелкнула и отъехала в сторону.

Наталья оказалась лицом к лицу с двумя мордатыми секьюрити. Те сразу «оценили» гостью и, нимало не церемонясь, стали обыскивать ее, видимо, на предмет оружия, наркотиков и прочей дряни.

— Меня пригласила госпожа Лина, Лина Фандотти, — пыталась воспротивиться такому произволу Наталья, но охранники никак не отреагировали на ее слова. Хмуро глядя исподлобья, ощупали гостью по полной программе и только потом впустили ее на территорию «поместья» — это слово как нельзя лучше подходило к тому, что Наталья увидела перед собой.

Дом невероятных, даже по меркам нынешних нуворишей, размеров, причудливой архитектуры, где сплелось множество разных стилей — ампир, барокко, позднее средневековье и рококо, производил впечатление чего-то ирреального, некоей фата-морганы. Он притягивал и отталкивал одновременно.

Наталью охватила робость, она не могла сдвинуться с места и лишь спустя несколько минут усилием воли заставила ноги шагать в направлении особняка.

Гранитные колонны крыльца и швейцар, вежливо распахнувший перед ней входную дверь, — все это было из другой жизни, из той, в которой все возможно, и Наталья почувствовала себя ребенком, попавшим в волшебную сказку. Ее охватил вполне понятный страх, страх человека, никогда не имевшего лишней десятки в кармане, перед невероятной, фантастической роскошью.

— Господи, зачем я здесь? — прошептала она, отдавая пальто седобородому Петровичу, по случаю приема гостей облачившемуся в помпезную швейцарскую ливрею.

Петрович решил, что вопрос обращен к нему, и, важно оглаживая роскошную бороду, пробасил:

— На именины синьора Максима приехали, девушка. Милости просим! — Он проводил ее в маленький будуар на первом этаже. — Посидите, пожалуйста, я доложу Лине Николавне. Она, должно быть, опять в кухне, поваров гоняет, — и Петрович добродушно ухмыльнулся в бороду. — Хозяйка она — высший класс: я на днях лося подстрелил, так ничегошеньки не пропало, даже шкуру заставила снять и высушить. Потом, говорит, выделаем и на пол вместо ковра, значит, приспособим. У нее в хозяйстве ни одна крошка не пропадает. Во какая хозяйка!

— Она — Дева по гороскопу, — сказала Наталья, чтобы хоть что-нибудь сказать. — А они, Девы, такие.

— Да уж, хозяйка знатная! — подвел итог Петрович и неспешно удалился. Похоже, он был единственным человеком в доме, сохранявшим полное самообладание и невозмутимость.

Наталья откинулась на спинку дивана и глубоко вздохнула, руки еще тряслись, но предобморочное состояние прошло.

«Интересно, какая Линка теперь? Сколько лет мы не виделись? Четыре года? Точно — с того самого года, как она замуж вышла», — размышляла Наталья, разглядывая мраморную скульптуру мальчика, стоящего на коленях перед кем-то или чем-то невидимым. Скульптура находилась в нише, подсвеченная снизу ярким желтым светом, который придавал теплый золотистый оттенок мраморной коже мальчика, и тот казался естественным, живым. Наталье захотелось его потрогать, она уже протянула руку, как в будуар ворвалась Лина.

— Наташка, родная, я так рада! — Она бросилась обнимать подругу, — Господи, ты нисколько не изменилась, только похудела, что ли. Дай посмотреть на тебя хорошенько. И волосы покрасила, ты ж белая была! Но тебе идет. Как мне хочется с тобой поболтать, как раньше, помнишь, всласть! И Вичка приедет, обещала. Здорово-то как! Умница моя, красавица! Но переодеть тебя надо, не возражаешь? Тогда пошли ко мне наверх, подберем тебе что-нибудь этакое, чтоб глаз не оторвать. — Лина тараторила без умолку, на все Натальины попытки вставить в ее монолог хотя бы словечко она реагировала новым, еще более мощным словоизвержением.

Наташе хотелось сказать, что ее черный брючный костюм и белая блузка пусть не роскошны, но сшиты у хорошей портнихи, и переодеваться в чужое ей совсем не хочется. Однако Лина и слышать ничего не желала, она тащила упирающуюся подругу вверх по лестнице, захлебываясь от восторга. Лина радовалась шумно, по-детски, ей хотелось сделать подруге приятное, одарить чем-нибудь необыкновенным. Ее душа, истомившаяся в одиночестве, обрела в Наташе некую опору и развернулась, и запела, Лине хотелось быть доброй и великодушной.

Наталья же, опешившая от столь бурного натиска, вновь потерялась, совершенно не зная, как себя вести. Но она поняла, что сопротивление бесполезно, и послушно следовала за возбужденной Линой. Та показалась ей роскошной дамой — выхоленная кожа, сияющие зубы (фарфор, наверное), элегантная прическа и дивное белое платье, украшенное играющим на свету мехом норки.