— А вы умеете?.. — наивно спросила Нина.

Она уже окончательно не понимала того, что говорил инженер, хотя ей и казалось, что она понимает все. Впрочем, он и не старался об этом: вечер, гаснущее небо, тихий голос, печальные красивые слова — и нужный ему, единственный смысл его речей доходил прямо до сердца девушки. Она, конечно, не понимала, но ей уже было жаль этого изящного, красивого, грустного человека и хотелось утешить его. Нина невольно вспоминала, сколько сплетен пришлось ей слышать о Высоцком, но теперь ей казалось, что этого не могло быть и его просто никто, кроме нее, не понимает. Бессознательное стремление приласкать, возродить к новой жизни уже, хотя и бессознательно, было в ее душе.

— Я умею!.. — совершенно серьезно ответил инженер, мысленно придавая этим словам совсем другой смысл и незаметно скользнув взглядом по всему телу девушки, от пушистых волос, по выпуклой линии груди и бедер, до кончиков маленьких ног, как зверьки мелькавших и прятавшихся под короткой юбкой. — Но кругом такая толчея, такой базар, такой барабан, что те, кто может чувствовать истинную красоту, должны только страдать!..

Коля Вязовкин уныло слушал.

— Мне всегда больно, — продолжал инженер, — когда женщина отдается торжествующему, жадному, эгоистически самовлюбленному самцу, извините за выражение… Женскую душу, женскую любовь может оценить только тот, кто много и долго страдал!.. Когда-то я и сам был грубым животным и хватал жизнь, как кусок по праву мой. Тогда я не умел ценить, а теперь… Ах, если бы мне встретилась теперь одна из тех милых, нежных, задумчивых девушек, которых я когда-то губил не задумываясь, не понимая той страшной ценности, которую давала мне в руки судьба!..

Коля Вязовкин тяжело вздохнул.

Они гуляли долго. Когда ходить все время по насыпи стало уже как-то странно, инженер пошел провожать Нину, но, дойдя до дачи, они прошли мимо и вышли на луга, где было еще совсем светло и широко развертывалось пылающее небо заката. Потом вернулись к даче и опять прошли мимо. Потом опять и опять, до тех пор, пока на балконе дачи не появился огонь и голос старшей сестры, в сумраке узнавшей светлую кофточку Нины, не позвал ее ужинать.

Во время этой прогулки инженер несколько раз недоброжелательно поглядывал на Колю Вязовкина, но Коля, конечно, скорее умер бы, чем оставил бы их вдвоем.

Наконец они остановились перед калиткой и стали прощаться.

— Вы такая чуткая, вы такая нежная… — сказал инженер, — спасибо вам за этот вечер!..

Нина слегка покраснела в сумраке, но руки не отнимала, и ей было жаль, что вот она пойдет в ярко освещенную комнату, в круг любящих близких людей, а этот одинокий печальный человек один уйдет в синий вечер, унося в душе свою непонятную печаль.

— Прощайте, — вдруг выпалил Коля Вязовкин так неожиданно, что оба вздрогнули, и Нине показалось, что это ударил тот самый барабан, о котором, она уже не помнила к чему, говорил инженер.

— А… мое почтение!.. — немного удивленно ответил Высоцкий.

Он даже обрадовался, думая, что Коля наконец уйдет, но Коля Вязовкин стоял как столб. Очевидно, приходилось уходить самому инженеру.

Был один момент, когда Высоцкий с своей обычной наглостью хотел самым откровенным образом спровадить студента ко всем чертям, но в баранообразном лице Коли Вязовкина было что-то такое тяжелое и решительное, что инженер осекся и ушел. Ушел совсем просто, без эффекта, который подготовлял, со злостью чувствуя, что не удалось положить последнего штриха.

«Чтоб его черт подрал!.. — подумал он. — Надо будет поймать ее завтра одну, а то этот дурак слова не даст сказать!..»

А Нина и Коля Вязовкин шли по аллее тоненьких сосенок, и Нина говорила с раздражением:

— Какой вы нечуткий, Коля!..

Коля Вязовкин угрюмо молчал и даже не вздыхал.

Нина мельком оглянулась на него и досадливо пожала плечом. Впрочем, она сейчас же забыла о Коле, вся охваченная обаянием нового знакомого.

Когда каблучки Нины дробно застучали по ступенькам, отец ее, отставной военный, поднял голову от газеты и сказал:

— А, вот и наши!..

Вся семья была в сборе. Горничная накрывала стол к ужину. Немножко ленивая, немножко насмешливая Анни, жена офицера, уехавшего на маневры, сидела праздно и, по своему обыкновению, сбоку заглядывала в газету, которую читал отец. Мать Нины распоряжалась и ворчала на горничную:

— Ставь сюда… сколько раз я тебе говорила…

— Нагулялись?.. — спросила она. Нина с размаху бросилась на стул, посмотрела вокруг блестящими глазами и закричала:

— Есть хочу!.. Есть хочу!.. Мама!.. А с каким интересным человеком мы сейчас познакомились.

Анни лениво посмотрела на ее оживленное лицо и насмешливо спросила:

— Интереснее даже Лугановича?..

Нина покраснела и рассердилась, что краснеет.

— При чем тут Луганович?.. — резонно спросила она, встала и с оскорбленным видом медленно ушла в свою комнату.

Коля Вязовкин остался на балконе, как член семейства. Его все любили и привыкли к нему, как к родному. За мужчину Колю никто не считал, хотя его безнадежная любовь к Нине и была всем известна.

— Коля, вы будете ужинать?

— Я?.. Я, право… а впрочем…

И он принялся за простоквашу с таким свирепым аппетитом, что даже как-то странно было это при его огорченном лице.

— Нина, иди ужинать!.. — позвала мать.

А Нина в своей комнате подошла к раскрытому окну и задумалась, чувствуя, как тихое дыхание вечера мягко шевелит ее волосы. За лесом догорало вечернее небо, и маленький трепещущий силуэтик летучей мыши бесшумно чертил над деревьями.

Нина смотрела прямо перед собою широко открытыми глазами, но ровно ничего не видела. Бледное лицо с черной бородой и странными глазами неотступно стояло перед нею. Нина была охвачена новыми впечатлениями. Высоцкий показался ей необыкновенным, совсем не похожим на других знакомых мужчин. И ей вдруг стало странно, что почти два месяца она была влюблена в Лугановича.

Как бы проверяя, девушка старалась вызвать прежнее чувство и уверить себя, что она все еще страдает, но из этого ничего не вышло. Все побледнело, стерлось, превратилось в какую-то детскую шалость. Когда же она вспомнила ночь на обрыве, это воспоминание просто оскорбило ее.

— Как он смел!..

Лицо Лугановича впервые представилось ей таким, каким было в действительности: красным, возбужденным, отвратительным от непонятного ей животного желания. Все существо ее дрогнуло от стыда, отвращения и оскорбленной гордости.

— Как грубо, грязно, пошло!.. И как он смел думать, что я… Мальчишка!..

Жгучая краска залила ее щеки, уши и шею до самых плеч, и, сжавшись от стыда, Нина обеими руками закрыла лицо.