Расскажи мне о своих.

Они знают, что ты здесь, со мной? И они не против?

Как думаешь, ты когда-нибудь сыграешь в Альберт-холле?

Я бы мог разговаривать с тобой до самого вечера.

Почему нет? Мне кажется, у тебя бы отлично получилось.

Я бы сидел в первом ряду.

Если бы ты мог построить любое здание, какое только в голову взбредет, что бы это было?

Ну почему тебе нужно уезжать на фронт? Почему именно сейчас?

Ты уже знаешь, в какую часть Франции тебя отправляют?

Прости. Забудь, что я об этом спросила.

Ты знаешь французский?

Ты же видишь, как мне страшно отправляться туда. Ты презираешь меня за это?

Тебе уже нужно возвращаться домой? У тебя есть еще какие-то дела?

Пожалуйста, скажи «нет». Не покидай меня. У нас так мало времени.

Давай прогуляемся, ты не против?

Когда же мне удастся вернуть тебе тот поцелуй?

Арес развалился на диване, под золотой сетью. Афродита с нежностью смотрит куда-то вдаль.

За ней наблюдает ее муж. В уголках ее глаз сияют слезинки. Эти смертные много значат для Афродиты, но почему? Они кажутся богу-кузнецу обычными людьми, такими же, как миллионы других.

Пока он не вспоминает, какой восторг и ощущение правильности накрывают его, когда он поднимает над кузней раскаленный докрасна меч. Для этого он появился на свет. Создавать, плавить, укрощать огонь и железо – две самые могучие и упрямые силы на свете, и видеть в своих творениях пользу и красоту. Если это распаляло и закаляло его, может, за годы работы он сам стал похож на железо в своей кузне?

Радость и слезы, которые приносит любовь – все это работа Афродиты. Она родилась для того, чтобы ковать страсти. Она тоже была кузнецом и управляла иным пламенем, работая с куда более сложными материалами, чем железо. Какой отпечаток оставило на богине ее призвание?

Если бы Гефест хотел богиню домашнего очага, уюта и супружеской верности, он мог бы жениться на Гестии. Может, ему стоило так сделать. Она была одинока и отлично готовила.

Но Гестии никогда не стать… Афродитой. Если ты единожды познал богиню любви – дороги назад уже нет. Ее невозможно забыть. И невозможно отпустить.

Когда в это холодное серое утро они вышли из кафе Дж. Лайонза, прижавшись друг к другу, я чувствовала себя матерью, наблюдающей за тем, как ее младший ребенок в первый раз идет в школу.

Они прошли по Гилфорд-стрит к Верхней Северной улице, плавно перетекающей в Общую аллею.

– Сюда, – сказала Хейзел. – Здесь мы вряд ли встретим кого-нибудь из моих знакомых.

Лицо Джеймса помрачнело.

– Я что, твой секрет?

Хейзел смущенно посмотрела на него.

– Секреты – это весело, не так ли?

Он ничего не ответил, но надвинул шляпу пониже, пряча глаза.

– Прости, – сказала Хейзел после недолгого молчания. – Для меня это все в новинку. Я не должна держать тебя в секрете, – она ухмыльнулась. – Только вчера папа сказал, что мне нужно больше развлекаться.

Джеймсу вдруг захотелось сердечно обнять ее отца.

– Если я не секрет, – сказал он. – То кто?

Хейзел запаниковала. Вдруг она ответит что-то не то?

Лошади и повозки, шумные бронеавтомобили, уличные торговцы, играющие дети и кричащие чайки – ничего не могло отвлечь Хейзел и Джеймса друг от друга, словно они были одни на необитаемом острове.

– Ты – новый нотный лист, – медленно сказала она. – К мелодии, которая кажется мне знакомой, как будто я знала ее всегда.

«Знала всегда» – эти слова что-то да значат, правда? Какая умная девочка. Она подняла голову и посмотрела на него, ожидая подтверждения тому, что она сказала слишком много. Открыла сердце слишком широко. Если бы он тоже был готов открыть свое сердце навстречу ей, он бы наверняка улыбнулся.

Что он и сделал.

– Нотный лист, да? – поддразнил он. – Хочешь сказать, что у меня плоское чувство юмора?

Шутка настолько нелепая, что даже смешная.

– Мне нравятся джентльмены, которые остры на язык, – быстро нашлась Хейзел.

Она поняла шутку! Не то чтобы я в ней сомневалась.

– Во мне нет ничего «нового», мисс Виндикотт, – сказал он ей. – Я слоняюсь по Челмсфорду уже много лет.

Она покачала головой.

– Неправда. Ты внезапно появился из-под земли, как цветок.

– Нет, – не согласился он. – Это была ты.

Вдруг они оба осознали, что руки Хейзел каким-то непостижимым образом оказались в ладонях Джеймса. Это открытие сбило их с толку. Никто из них не помнил, как это произошло.

А все потому, что это устроила я. Вы же не думали, что я буду бездельничать? И, нет, это нельзя назвать вмешательством, потому что у Хейзел замерзли руки.

Джеймс посмотрел на заледеневшие пальцы, сжатые между его ладоней, и инстинктивно спрятал ее руки под свое пальто, туда, где билось его горячее сердце.

Может, для Джеймса это было всего лишь его сердце, но с точки зрения Хейзел ее руки только что оказались на мускулистой груди молодого человека, который, очевидно, очень активно участвовал в деятельности строительной фирмы все прошлое лето. В ее сознании словно прогремела сотня маленьких взрывов, быстро распространившихся по всему телу.

Она отдернула руки – не буду лукавить, мне это не понравилось – и охнула.

Джеймс быстро сократил дистанцию между ними.

– Что случилось? – взволнованно спросил он. – Ты в порядке?

Она покачала головой.

– Кто ты такой? – спросила она. – Что ты за человек? Только вчера я всего-навсего аккомпанировала на танцах, а сегодня уже убегаю из дома, чтобы встретиться с незнакомым юношей и рассказать о себе столько всего, сколько я не рассказывала никому за всю свою жизнь. – в ее голосе слышалось негодование. – Я – скромная, тихая девушка, которая играет на пианино. В основном для пожилых дам. А из-за тебя…

– Ты поцеловала в щеку парня, которого видишь впервые?

Она закрыла глаза рукой.

– Обязательно было говорить это вслух?

Джеймс осторожно убрал ее руку от лица.

– Это все, о чем я могу думать с того самого момента.

Внутренности Хейзел скрутились, как прическа моей старой знакомой Медузы.

Я прошептала ей на ухо: