храма и свя­щенства. А так как из их рядов вышли освободители иудеев от ига сирийских угнетателей, так как храмовой культ своим внешним благолепием и блеском все еще сохранял огромное влияние на широкие народные массы и так как партия саддукеев главенствовала также в синедрионе (со­брание высшего совета в Иерусалиме), то их авторитет был по-прежнему велик, несмотря на то, что они во многом про­винились, подлаживаясь к существующей власти как до, так и после восстания Маккавеев.

Гораздо большим авторитетом пользовались, однако, в широких народных кругах их противники, фарисеи, т. е. сектанты, сепаратисты или пиетисты. В лице их продол­жали жить те «благочестивые», которые так страстно высту­пали в псалмах против заражения мирским духом и проникно­вения иноземного образования и миросозерцания, и они от­стаивали «истинный» иудаизм с не меньшим, а может быть и более сильным и более пламенным фанатизмом, чем тогда, когда они чувствовали себя несчастными, бедными, угнетае­мыми и преследуемыми мучениками за истинную веру. Фарисеи поставили себе задачей жизни осуществить нечто, чего не удалось добиться Ездре и Неемии после возвращения иудеев из вавилонского плена, а именно: регламентировав в законе мораль и благочестие иудейского народа, отгоро­дить его как бы оградой и таким путем принципиально охранить его от вредных иноземных влияний. Для этой цели они прибегли прежде всего к разработке обрядового закона. Они не боролись вообще против храмового культа, но он в их глазах стал не более как одной из составных частей бла­гочестия; можно даже сказать, что они отодвинули его на второй план, а именно тем, что наряду с писаным Моисеевым законом они теперь ввели в круг предписываемых законом обязанностей также всю несчетную массу изустных поста­новлений и решений (прошедших и настоящих) по религиоз­ным вопросам и с самой педантической точностью устано­вили для всякого жизненного положения соответствующее правило поведения. Этим, путем они опутали жизнь лич­ности такой сетью постановлений — в большинстве чисто внешнего характера — что в конце концов постановления эти образовали все содержание религиозного сознания лич­ности, а все прочее отошло на задний план.

Фарисеи широко использовали т. наз. «моисеев закон», т. е. тору, главнейшая часть которой была якобы найдена в храме еще до вавилонского плена при царе Иосии и которой торжественно присягнули в 621 г. царь и весь на­род. Первоначально она служила интересам священства в Иерусалиме в противовес пророческой реформе израиль­ского благочестия. Она закрепила храмовой культ и этим обеспечила за священниками их преобладающее влияние на народ. Ею пользовались как средством для того, чтобы по­ставить возвещенный пророками монотеизм под контроль священников и сконцентрировать все богослужение в храме иерусалимском. После возвращения из плена она сделалась знаменем нового народа, главнейшим признаком отличия иудеев от прочих народов и как бы религиозной компенса­цией за утраченную национальную самостоятельность, при­чем, как это видно из псалмов и литературы мудрости, за­стывшая идея закона не была проведена с упрямой исключи­тельностью. Теперь (в эпоху после восстания Маккавеев) за­кон сделался в руках фарисеев в расширенной своей форме надежнейшей порукой религиозного спасения, залогом обе­щаний Иеговы своему народу, существеннейшим, даже един­ственным содержанием угодной богу, благочестивой жизни. Все свои чаяния как в отношении себя самой, так и в отно­шении будущности своего народа личность связывала с обладанием откровениями господними, содержащимися в законе. С фанатическим поклонением держался иудей за свой закон. Уже авторы литературы мудрости, несмотря на свое дано восторженное отношение к эллинскому мышлению и миросозерцанию, отождествили мудрость с законом и, таким образом, возвели закон на степень сверхземного начала, бо­жественного предмета. Филон не знал меры в прославлении этого наиценнейшего сокровища своего народа. Провоз­вестника закона, Моисея он возводил в ранг божественного в некотором роде существа и прославлял его как величайшего мудреца, как пророка в собственном, а не в нарица­тельном смысле слова, более того — как посредника и при­мирителя всего мира. После этого нас не должно удивлять, что фарисеи говорили уже о домировом характере закона и что, отождествленный с мудростью, закон они даже объявили орудием божьим при сотворении мира.

Само собою разумеется, что для того> чтобы быть спо­собным исполнять закон и этим путем приобщиться к его благам, необходимо знать закон и с буквальной точностью придерживаться отдельных его предписаний. Поэтому зна­ние закона является первым условием благочестия. «В зна­нии добродетель» — так учил и Сократ. Благочестие тождественно с мудростью, а мудрость есть знание закона. Такого взгляда придерживались, в сущности, и авторы литературы мудрости, напр. Иисус сын Сирахов. Но они в этом случае понимали закон в самом широком смысле, как сумму всей вообще человеческой морали. Под влия­нием же фарисеев понятие закона сузилось; под законом стали понимать только Моисеев закон, как таковой, с его троякими предписаниями: вероисповедными, обрядовыми и правовыми. При этом изустное предание, вся масса приба­вившихся к торе в течение столетий и тщательно сохранен­ных в памяти решений и определений выдающихся знатоков закона получила такое же значение, была объявлена точно таким же продуктом «откровения» и считалась настолько же безусловно необходимой для осуществления истинного бла­гочестия, как и первоначальное ядро приписывавшихся са­мому Моисею предписаний закона. В силу этого выдвинулся новый общественный класс. То были образованные специа­листы-законоведы, так называемые книжники, — «нечто среднее между теологами и юристами». Задача их состояла в критической оценке и отборке предания, в собирании определений прежних законоучителей, в истолковании закона на основе унаследованного материала, в применении закона к конкретным случаям и в дальнейшей передаче всего со­держания науки законоведения путем изустного преподава­ния. Стоическая философия «создала в эллинском мире идеал мудреца, который, в сознании исполняемого долга, ничем на свете не может быть выведен из состояния душевного покоя и твердо противостоит всем житейским бурям. Ана­логичный тип выдвинуло фарисействующее иудейство в лице законоведа и ревнителя закона, который относится пренебрежительно ко всем земным невзгодам и уверен в по­мощи божьей, потому что порукою милости господней для него является та добросовестность, с которой он соблюдает в своей жизни букву закона.

Разумеется, своей системой благочестия фарисеи наки­нули тяжелое ярмо на шею народа. Знание закона и букваль­ное выполнение его бесчисленных мелочных предписаний по­глощало не менее, как целую человеческую жизнь и запол­няло всякий ее отдельный момент. Трудно, почти невозможно было разбираться в почти-что необозримей массе накопив­шегося веками материала и ни на одну минуту не упускать его из виду. Насколько же еще труднее было на деле вы­полнять, согласно требованиям закона, отдельные его поста­новления, тем более что закон не делал различия между существенным и несущественным, и не только фактическое несоблюдение закона, но уже и одно отступление от буквы его в мыслях считалось прегрешением против