местная «переходчивая». Илья на всякий случай отошел подальше от топчанов.

Рогожа зашевелилась, из-за нее выплыл аморфного вида мужчина в серой хламиде и с серым же лицом. Пухлые щеки, отечные веки. Если лекарь — сам в первую очередь нуждается в помощи.

— Болящий? — спросил без всякого интереса.

— Нет.

— Очистные работы назначили? Так эти, — кивок в сторону топчанов, — еще не поднялись. Завалите мне тут все. Которые с последних очистных не скоро встанут.

— Мне кажется, некоторые не встанут вообще, — осторожно заметил Илья.

— Ништо. Поднимутся. Ниче им не придет. Стой! — скомандовал лекарь и без того неподвижному визитеру. — Проявленец?

— Рекомендован, в помощники местному доктору.

Сонное безразличие сползло с одутловатого лица как змеиная шкура. Взгляд стал цепким и неприязненным.

— Лекарем назвался?

— Да.

— В самом деле лекарь, или решил к доходному делу примазаться?

— Врач, хирург.

— Не завирай! Много вас тут ходит, и все врачи. Огневицы травяной от кудрявой чернухи отличить не можете.

Как то ни прискорбно, но медикус был прав. Пойди, отдифференцируй болячки, которых ты в глаза никогда не видел. Земной опыт тут не поможет.

Разберусь, решил Илья, голова, слава Богу, на месте. Другое дело, что медикус не настроен, брать нового ученика. Вон рожа налилась темной кровью. Набычился.

— Давайте, сначала познакомимся, — примирительно начал Донкович.

— А нужен ты мне? Знакомцев мне тут не хватает! Сам председатель трибунала ко мне ходит. Сам Господин Алмазов интересуется. Иосафат вот Петрович намедни пиявок принимать изволили. И зеленый декох у меня самый лучший.

Труба! Не в смысле водопроводная или иерихонская. В зеленых декоктах Илья разбирался примерно так же как в сложносочиненных предложениях на китайском. А местные пиявки могли оказаться чем угодно: от безобидной озерной тварюшки, до годовалой мурены. Но пока все способы внедрения не испробованы, уходить он не собирался. Некуда было идти.

— Вон тот, — Илья кивнул в сторону умирающих, — похожий на мешок с водой…  далее он вкратце обрисовал перед коллегой свое видение проблемы, добавив в конце: — Оба экзитируют в самое ближайшее время.

— Чего сделают? — переспросил лекарь.

— Умрут, — тихо чтобы, не услышали больные, подтвердил Илья. Выражение открытой неприязни на лице собеседника сменилось настороженностью. Однако своих позиций медикус сдавать не собирался:

— Вылечить их можешь?

— Нет.

— Вот тебе и весь сказ. Не можешь — не суйся, и про цианозы да экзионы мне тут не толкуй.

У Ильи осталось последнее средство:

— Меня сюда, между прочим, трибунал направил. И я здесь останусь. Если Вы, коллега, — последнее слово процедил чуть не по слогам, — отказываетесь принять меня на работу, извольте обосновать Ваше решение. Имея на руках письменный отказ, я потребую другого назначения.

Острый нос медикуса заблестел, глаза набрякли.

— А папир ты мне принес?

Илья выхватил из кармана квадратик белого материала, врученный в карантине:

— Пиши.

— За оскорбление документа — наказание: от штрафа до очистных. Я обязательно доложу кому надо, как ты тут документом размахивал. Тебя самого в трибунал потянут.

Впору было пожалеть, о подаренной книжке. Но…

Лишенный женской опеки, Илья в последнее время пользовался услугами всяческих бытоорганизующих контор. Во внутреннем кармане у него давно обреталась квитанция из прачечной. Недолго думая, Донкович выхватил листок и разложил перед медиккусом.

— Такой документ Вас устроит?

Тот, подслеповато щурясь, склонился над внушительным, светлым квадратом. Но впотьмах Илья и сам недосмотрел, развернув бумагу записанной через копирку стороной. Ниже строчек на белом поле красовалась огромная вся в завитушках печать комбината бытового обслуживания.

Наклонившись еще ниже, лекарь по буквам прочитал: «Алмаз». Все правильно. Илья и сам не раз морщился, созерцая, кичовую вывеску. Однако впечатление на представителя местной медицины, бумага произвела глубочайшее. Он бедный даже в лице сменился:

— Проверка, — пробормотал одними губами. — Ревизия! Что же Вы господин, — простите, не представлен, — не обсказали все сразу? А мы, видите, — лекарь взашей толкнул под ноги Илье, неизвестно откуда взявшегося, серенького мужичка, — с Егорушкой, помощником моим, бдим на страже. Проявленец ныне пошел хитрющий, так и норовит на теплое место дуриком скакнуть.

Илья был несколько обескуражен. И что теперь прикажете делать? Про комбинат бытового обслуживания лепетать, а потом ретироваться под улюлюканье доктора и Егорушки? Не поймут-с! Вон личики у обоих от страха вытянулись. Штаны бы не намочили, коллеги. Велика, все же, сила слова…  и дела.

Осталось, по капле выдавливая из себя интеллигента, гнуть обоих в дугу. Дальше видно будет.

— Вы меня сейчас введете в курс дела, — жестко постановил Илья. — Работать будем вместе.

За сим со стороны медикуса последовал словесный понос: оговорки и приговорки, причитания и сетования, симптомы и синдромы — все отдавало таким примитивом, что Илья до предела напряг внимание, дабы вычленить из мутного потока словес хоть какую-то мысль.

Про первых двух болящих, кого Илья зачислил в терминальные, лекарь, представившийся Гаврилой Петровичем Ломахиным, пояснил коротко: болезнь у них не здешняя, с проявления осталась. С собой, значит-ца, принесли. Излечению сие не подлежит. Про остальных несколько даже пространно объявил:

— Последствие очистных работ. Следы присосок монстрицы, которая стережет решетку в стене. Заживают сами, но медленно.

— Чем пользуете? — спросил Илья, сообразуясь с местной лексикой.

— Так ведь, ничем. Из лесу давно посылок не приходило. Страдаем.

Рожа у страдальца при этом случилась такая, что сразу стало понятно: все кроме воздуха у больных украли.

— А что вообще при этих язвах применяете? — не унимался Илья.

— Так, изволите видеть, они и сами прекрасно заживают. Мелкие — день, два. Крупные и глубокие — до седьмицы. У свеженьких, гляньте, по краям еще огневица осталась.

В голове гудело. Вот тебе огневица, вот кудрявая зеленуха, вот присоска, а вот декох, который самому ни в жистъ не составить. Пора было останавливать мутный словесный поток. Но Гаврила Петрович и сам иссяк, передохнул и вкрадчиво спросил:

— Не изволите ли откушать?

— Изволю.

Старший лекарь впрогибочку указал на рогожную занавеску. Егорушка ее тут же упредительно отдернул. За рогожей покоем стояли три лежака. Между ними посередине — небольшой, грубо сколоченный столик, заставленный мисками с кашей. Среди крупных разваренных рисовых зерен темнели аморфные вкрапления. Плов, скорее всего, решил Донкович. Отказаться? Как бы не так! Голодный спазм крутил внутренности с утра.

К трапезе приступили без церемоний. Слава Богу, нашлась лишняя ложка, иначе пришлось бы есть руками. Пользоваться одной ложкой на всех Илья бы не смог.

После трапезы осталось еще много каши. Гаврила Петрович махнул Егорке:

— Отнеси страждущим.

Чумазый Егорушка сначала разжимал болящему зубы, потом совал в кататонически отверстый рот ложку каши, напоследок прихлопывая челюсть. Жевали болящие пищу или нет, его не занимало. Процедура впечатляла. Терминальным ничего