Однако по действующим в России законам я обязан пойти на этот шаг поскольку:

— Ваше письмо официально поступило в орган государственной власти;

— так как я являюсь государственным служащим;

— вопросы журналистов оформлены в виде письменных запросов соответствующих редакций;

— на основании постановления Правительства России № 35 от 5 декабря 1991 года „О перечне сведений, которые не могут составлять коммерческую тайну“ содержание Вашего письма и приложенных к нему документов не может быть закрытым для публики и не подлежащим публикации в открытой печати.

Таким образом, если я не оглашу указанных выше документов без веских причин, то неизбежно подвергнусь судебному преследованию. О возможных негативных последствиях говорит то, что в расследовании обсуждаемого вопроса активно участвует один из ведущих журналистов Санкт-Петербурга Петр Рубашкин, снискавший скандальную репутацию своими разоблачениями коррупции в высших слоях городской администрации. Не буду скрывать — он публично заявляет о личной неприязни ко мне, которая, видимо, связана с его участием в диссидентском движении и моей работой в органах госбезопасности СССР.

В связи с вышеизложенным, убедительно прошу Вас дать разрешение на передачу копий полученных от Вас писем представителям прессы либо срочно направить мне Ваш формальный запрет на совершение этих действий.

Прошу принять мои наилучшие пожелания. Позвольте выразить надежду на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Глава администрации: П. К. Кошелев»1.

— Вы хотите, чтобы я это подписал? Зачем? — недоумевая, спросил Кошелев.

— Давайте представим вас как человека, которому грозит суд, который может потерять все, что имеет, которому, наконец, срочно нужна помощь… Надо убедить Грасси, что можно попасть под суд, если не ответить на журналистский запрос.

— А при чем ваша личная неприязнь?

— Это показывает безысходность ситуации, в которую вы попали. Что может быть убедительней личной ненависти скандального журналиста? Любой поймет, что, желая отомстить, журналист не остановится ни перед чем. К тому же мы усложняем игру: вместо плохого Кошелева возникает очень плохой Рубашкин. Кошелев автоматически становится хорошим, и у него с австрийцами появляется общий противник и, следовательно, общая цель. Нечто похожее на эффект двух следователей: один — хороший, другой — плохой. Говорят, вы очень любили этот прием и всегда выступали в роли хорошего, — объяснял Петр, мучаясь оттого, что не может изложить свой план коротко.

— Я не понимаю, что это нам даст?

— Ваше письмо станет известно в петербургском представительстве фирмы Грасси, кроме того, вы будете жаловаться на всех дипломатических приемах и вообще всюду. Это станет известно консулу Вестфельту, причем из разных источников. Нам нужно угадать этот момент и тогда…

— …и тогда я напишу ему с просьбой помочь, — кивнул Кошелев.

— Напишу ему я. Направлю официальный запрос, от имени редакции. И он ответит по существу, если будет уверен, что в противном случае пойдет под суд за нарушение российских законов. Он консул, но всего лишь почетный. И поэтому не пользуется дипломатическим иммунитетом. К тому же у него здесь бизнес и деньги. Зачем ему рисковать? Он срочно направит мой запрос в Вену, направит по дипломатическим каналам. А там посмотрим.

Кошелев помолчал, а потом неожиданно согласился:

— Хорошо, давайте попробуем. В конце концов мы ничем не рискуем.

«А я ведь и в самом деле его ненавижу», — подумал Петр, пожимая Кошелеву руку.

Рассветное зарево мерцало в редких и высоких облаках над Каменноостровским проспектом, но внизу между серыми домами еще густилась ночная мгла. Троллейбус 31-го маршрута миновал угол Зверинской и покатил дальше по вытянувшейся в бесконечную пустоту улице. Его неурочный шум и разбудил Кошелева.

«На полчаса раньше графика — как хотят, так и ездят», — подумал он, взглянув на часы со светящимся циферблатом, и решил днем же позвонить отбившемуся от рук начальнику троллейбусного парка.

Ни жена, ни дети не услышали его неторопливых и бесшумных сборов.

— Чекист — не чекист, если его слышно, — говорил генерал Бережной, когда-то учивший Павла тонкостям оперативной работы. — Слоны хороши только в посудной лавке… Если их туда начальник пошлет.

В начале восьмого Кошелев подошел к своей машине. Это был серенький, неприметный на вид «жигуленок», но его форсированный мотор и отлаженные до микронного допуска механизмы позволяли обходить скоростные джипы на первых ста метрах. Время не поджимало, и Кошелев поехал медленно, по старой привычке проверяясь на перекрестках и после каждого поворота.

Ровно в четверть девятого он встал в короткую очередь у третьего от выхода из метро ларька. На нем была застегнутая до горла, чтобы скрыть свежую сорочку, брезентовая куртка, на голове — старая, засаленная кепочка. Трудно узнать в нем удачливого, педантичного чиновника. Расплачиваясь за пачку дешевых сигарет, он почувствовал условный двойной толчок в спину.

Только сев в машину, Кошелев скользящим движением провел рукой поверх правого кармана: донесение на месте. Впрочем, подумал Кошелев, это уже не донесение. Скорее, взаимовыручка товарищей-сослуживцев.

Обратный путь занял не больше десяти минут. Заглушив мотор на заднем дворе, Кошелев сменил куртку на ежедневный пиджак и, поправив галстук, быстро вышел на улицу к собственному подъезду. И вовремя!

— Опаздываешь! — недовольно буркнул водителю подъехавшей серой «Волги».

— Да вроде точно, — сказал Николай Васильевич, но, взглянув на шефа, спорить не стал. Он возил Кошелева с не ные политики. Особую активность проявляли только что проигравший думские выборы Александр Беляев, депутат городского собрания Сергей Андреев и сохранивший популярность опальный вице-мэр Щербаков.

Не был обойден вниманием прессы и Яковлев. Статьи и репортажи о городском хозяйстве, которым руководил Владимир Анатольевич, — большинство с хорошими фотографиями, — отличались журналистской добротностью и нескрываемой симпатией к главному герою.

Петр хорошо знал, кто контролировал каждую газету. «Кто платит, для того и банкет», — вспомнил он любимую шутку одного из своих знакомых, очень проницательного журналиста Андрея Потапенко.

Особо выделялась не так давно появившаяся газета «Ритмы города». Она была, прямо сказать, плохонькая. Масса перепечаток, скучнейшие интервью. Говорить в общем не о чем. Но тираж внушительный, а в попечителях значились всесильные руководители городского хозяйства — все подчиненные Яковлева.

Прежняя задача «Ритмов» было понятна — на думских выборах неожиданно проявилось объединение работников жилищно-коммунального хозяйства, лидеры которого заявили, что выступают от имени всех коммунальщиков, транспортников и энергетиков. Их никто не принял всерьез, и «Союз сантехников», — так его называли именитые политики, — с треском провалился.