так что весь ковер покрылся алой кровью. [Затем] приказал: «Добейте же этого грязного человека и бросьте на улицу!» Вошли слуги с обнаженными мечами, разрезали труп на части и вытащили наружу. И тут же движимое и недвижимое имущество стало добычей тех, кого он [вазир] притеснял.

После этого никто из насильников и распутников не осмеливался задирать голову. Постепенно ведущие посты государства он поручил подходящим людям. Братьев же заставил довольствоваться средствами на ежедневное пропитание. Поскольку сам он был человеком богобоязненным, его самого боялись от мала до велика. И никто не осмеливался перечить его приказам, как велению неизбежного рока. Его решения стали непререкаемыми, как решения судьбы. Несмотря на то, что отец был жив и потому царевич еще не стал единодержавным правителем на троне, все улемы,[129] сейиды, эмиры и хакимы стали послушны его приказам и повелениям.

Однажды [дело было на площади медресе Кукельташ] сын господина домуллы Каландар-джан ахунда[130] беседовал с учениками. Один из них проголодался и хотел купить хлеба у продавца-мальчика, а тот не дал, сказав, что хлеб этот слишком дорог и что этот хлеб не для муллы. Сын ахунда, услышав это оскорбление, обратился, к ученикам: «Бейте эту собаку, он кафир». Молодые муллы набросились на продавца, и каждый стукнул его кулаком и толкнул ногой. Хлеб его разграбили, а продавца хлеба с «поля битвы» унесли мертвым. Отец его [мальчика] обратился с жалобой к царевичу, что, мол, сегодня сын господина Муллы Каландар-ахунда убил моего сына, не сказав истинной причины. Царевич приказал слуге, чтобы сына ахунда с унижением доставили для допроса. Посланный пошел и [застал] молодого господина беседующим с большим скоплением людей на площади Кукельташ, но он не решался сказать ему ни слова. [Потом] вошел и доложил ахунду: «Свет очей господина убил продавца-мальчика, а его отец пожаловался тюре.[131] Мне же приказано привести Вашего сына, но я не смог ни слова ему сказать. Я боялся, что если и скажу, то он пошлет меня вслед за продавцом хлеба. Разобраться в этом деле следует Вам».

Ахунд, услышав об этом, нисколько не изменился в лице. Он сказал группе мулл: «Идите и сделайте так, как этого хочет посланный, чтобы [царевич] смог утолить свой гнев». И стал продолжать занятия. Муллы пошли и дали знать господину.

«Он мне сам сдался и мы вместе пошли», — [продолжал посланный]. Ученики поняли, что сын господина идет к тюре. Они подняли шум и сказали: «Мы не хотим, чтобы молодой господин пешком вошел в дом притеснения». Привели лошадь и посадили его верхом, а сами пошли рядом у его стремени. Пока молодой господин доехал до минарета, чтобы войти во двор тюри, собралось около двух-трех тысяч учеников. Я быстрей выбрался из этой толпы, пошел к наследнику и рассказал о положении дел. Царевич в смущении выбежал наружу. В это время молодой господин еще не успел сойти с лошади и таким образом доехал до михман-хоны на площади, а ученики также подошли туда всем скопом. Царевич, подняв руки, с полной предупредительностью подошел к молодому господину и спросил об обстоятельствах убийства. Сын ахунда рассказал: «Он унизил науку и людей науки, что то же самое, как если бы саму веру. И потому я приказал: бейте и гоните. Он не нашел пути к спасению. От ударов друзей наших он умер. Теперь любое Ваше наказание будет правильным!» Царевич обратился к истцу: «Твой сын заслужил смерть и его следовало забросать камнями и сжечь. Мы от имени господина дадим тебе триста танга мировых. Ты откажись от своей жалобы, ибо если бы твоего сына тогда сюда привели, мы бы сбросили его с минарета». Жалобщик ответил: «Я и так, даром уйду». Царевич велел дать триста танга вместе с сарупо[132] и, попросив извинения у махдума, сделал несколько шагов у его стремени.

Его высочество, эмир Хайдар[133] покойный, был старшим сыном эмира Ма'сума. Он постоянно находился вместе с учеными того времени. И в его время этот господин был одним из авторитетных ученых. Всегда, когда он бывал в присутствии эмира, он говорил речи без стеснения. Эмир Хайдар однажды сказал об этом одному из приближенных, что такой-то господин очень возгордился и не соблюдает правил приличия в собраниях и беседах с учеными. Он развязно разговаривает, размахивая руками. Тот ответил, что, чтобы ни делал господин, все оказывается к месту. И все ученые этого времени были его или его отца учениками, если будет высочайшее разрешение, то у меня есть подобающий случаю рассказ и я его поведаю в честь господина.

Эмир приказал: «Давай то, что имеешь!» Тогда он рассказал следующее: «Это я выполнял это дело и был участником в этом событии.[134] А выше высочество, равный кибле, изволит ли таким образом пройтись и прислужить у стремени господина, пока жалобе не был положен конец».

В то время эмир Хайдар все это прощал господину, не проявляя [неудовольствия].

Из сказанного видно, насколько в то время наука и ее служители были на подъеме, а также насколько твердыми были тогда мнения улемов и государей. В общем, эмир Ма'сум в то время, когда он еще был царевичем, в [период] правления своего отца снял с плеч народа бремя добавочных поборов, всяких новых налогов, олук и солук,[135] стал источником справедливости и добрых деяний. Он поразил большинство врагов веры и государства. В мечети он назначал имамов[136] и муэдзинов[137], в обители — шейхов, а в медресе — мударрисов.[138]Потерявшие силу вакфы он восстановил, велел возобновить их грамоты и написал указы на камне, чтобы впредь правители Бухары не взимали с крестьян олук и солук и путем взяток и лихоимства ничего не брали за пользование мерами и весами, не брали бы взяток и не обмеряли. А если кто-нибудь так сделает, — да будет «над ним проклятие Аллаха и всех ангелов и людей!»[139].

Этот камень с каллиграфической надписью был укреплен в айване[140] у купольного зала большой пятничной мечети.

В 1198 г. хиджры[141], после ухода отца в вечный мир, он вступил на бухарский трон. Был устроен прием и угощение для знати, улемов и народа. Он установил новые порядки в управлении государством и племенами.[142] И все племена и вилайеты стали послушны ему и покорны. С целью священной войны несколько раз совершил походы до Тегерана.[143]Он заставил просить о пощаде шиитов,