Многие трения между Великобританией и Европейским Союзом связаны с различиями между британской традицией «восходящего» законотворчества и «нисходящей» континентальной версией. Член Европейского парламента Даниэль Ханнан часто напоминает своим коллегам о либеральной стороне прецедентного права: «Удивительно и замечательно, что закон установлен не государством, а народом и что даже король и его министры должны были ему подчиняться».

Конкуренция между этими двумя традициями играет положительную роль. Однако я хочу подчеркнуть, что закон вполне может складываться спонтанно, а не обязательно должен кем-то создаваться. Для многих людей это оказывается неожиданностью. Они почему-то подсознательно предполагают, что законы всегда кем-то изобретаются, а не рождаются самопроизвольно. Экономист Дон Будро писал: «Влияние закона так широко, его детали столь многочисленны и разнообразны, а положения столь часто изменяются, что популярный миф о том, что закон представляет собой свод установленных и поддерживаемых государством правил, становится все более и более абсурдным».

Однако не только прецедентное право эволюционирует путем повторов, вариаций и отбора. Даже гражданское право и толкование конституции подвержены изменениям, одни из которых сохраняются, а другие нет. Решения по поводу того, какие изменения следует сохранить, а какие отбросить, принимают вовсе не всеведущие судьи. Но решения эти далеко не случайные: они являются предметом отбора. Как считает ученый-юрист Оливер Гуднау, это позволяет объяснять законотворчество с эволюционной точки зрения. Такие движущие силы, как «божественный промысел» или «стечение обстоятельств», являются внешними, тогда как эволюция – «внутренняя сила, действующая по законам нашего времени и пространства».

Идеи Чарльза Дарвина формировались не в вакууме. Нет ничего удивительного в том, что параллельно с погружением в мир науки он глубоко проникался философскими проблемами Просвещения. Идея развития буквально носилась в воздухе. Дарвин читал поэму деда, написанную в подражание Лукрецию. Он писал из Кембриджа: «Мое учение состоит из Локка и Адама Смита», упоминая двух главных философов, придерживавшихся «восходящей» теории развития идей. Возможно, он читал именно «Теорию нравственных чувств» Адама Смита, поскольку в университетских кругах она была популярнее «Исследования о природе и причинах богатства народов». Известно, что после возвращения из путешествия на «Бигле» осенью 1838 г. Дарвин читал составленную Дуголдом Стюартом биографию Адама Смита, из которой почерпнул идеи о конкуренции и развивающемся порядке. В это же время он читал или перечитывал эссе политического экономиста Роберта Мальтуса о популяциях и был поражен идеей о борьбе за существование, в ходе которой кто-то побеждает, а кто-то оказывается побежденным. Это натолкнуло его на мысль о естественном отборе. Дарвин был дружен с Гарриет Мартино – отчаянным радикалом, боровшимся за отмену рабства и воплощение «изумительных» идей Адама Смита о свободной торговле. Мартино была доверенным лицом Мальтуса. Через Уэджвудов – родственников матери (а затем и будущей жены) – Дарвин вошел в круг людей, имевших радикальные взгляды на экономическое и религиозное развитие общества, и познакомился с такими людьми, как член парламента и философ Джеймс Макинтош. Эволюционный биолог Стивен Джей Гулд однажды смело заявил, что естественный отбор «можно рассматривать как отдаленную аналогию с… невмешательством в экономику в теории Адама Смита». Как считал Гулд, в обоих случаях равновесие и порядок возникают из действий отдельных индивидов, а не за счет внешнего контроля или божественного вмешательства. Удивительно, что марксист Гулд верил в эту философию – в биологии, но не в экономике: «Забавно, что система невмешательства в экономику не работает собственно в экономике, поскольку ведет к олигополии и революции».

Короче говоря, идеи Чарльза Дарвина эволюционировали из идей об эволюции человеческого общества, чрезвычайно популярных в Великобритании начала XIX в. Общая теория эволюции появилась раньше теории биологической эволюции. И тем не менее, чтобы объяснить людям ненаправленный характер изменений в природе, Дарвину пришлось преодолеть одно чрезвычайно серьезное препятствие. Это препятствие – идея разумного замысла, выдвинутая, в частности, Уильямом Пейли.

В последней из своих книг, опубликованной в 1802 г., теолог Уильям Пейли утверждал, что биологические существа созданы по определенному плану и для определенной цели. Этот, несомненно, незаурядный человек сформулировал один из блестящих тезисов концепции разумного замысла. Он представил себе, что, проходя через пустошь, споткнулся о камень. А что было бы, если бы это был не камень, а часы? Он подобрал бы часы и пришел к заключению, что они сделаны человеком: «Где-то и когда-то должен был существовать мастер, создавший [часы] для той цели, для которой мы используем их сегодня, который понимал их устройство и спланировал их конструкцию». Если часы создал часовщик, как же возможно, что сложное и полное предназначения живое существо создано без участия создателя? «Все признаки изобретательности, все проявления замысла, которые есть в часах, есть и в работе живой природы; разница в том, что природа больше, значительнее в такой степени, что превосходит все возможные расчеты».

Данный аргумент Пейли в защиту разумного замысла не нов. Это пример приложения логики Ньютона к биологии. На самом деле, это версия одного из пяти доказательств существования Бога, выдвинутых за 600 лет до этого Фомой Аквинским: «То, что лишено познавательной способности, может стремиться к цели только в том случае, если оно направляемо кем-то познающим и мыслящим». А в 1690 г. даже Джон Локк, глашатай идеи здравого смысла, переформулировал ту же самую мысль как абсолютно рациональную и неопровержимую. Локк заключил, что «невозможно представить себе, что неразумная материя может породить думающее, разумное существо, как ничто не может породить материю». Сначала возник разум, а затем уже материя. Как заметил Дэниел Деннет, Локк эмпирическим, светским и почти математическим образом закрепил идею о божественном происхождении материи.

Отклонение Юма

Первым человеком, покусившимся на этот удобный тезис, был Дэвид Юм. В известном пассаже из «Диалогов о естественной религии» (опубликованных после смерти Юма в 1779 г.) воображаемый персонаж Юма Клеант красноречиво и уверенно отстаивает идею замысла: