Твои пальцы ласкают мой лоб,

Но очень скоро настанет

Время бурь и печалей!

— Должна признать, что это красиво. Правда, не очень радостно, но от тебя нельзя требовать много.

Ева и теперь оставалась красивой. Брюнетка с колдовскими глазами. Ее взгляд был то веселым, то шаловливым, то колким — в зависимости от ее настроения. Де Пальма в первый раз обнял ее в кинотеатре «Руаяль», расположенном в конце проспекта Капелет, во время роскошного итальянского фильма на античный сюжет (название фильма он забыл). Теперь в этом здании был многоэтажный гараж. Не будет больше натертых маслом гладиаторов и ковбоев в шляпах! Дорогу быстрой смене масел и прокладок! Напротив «Руаяля», на месте сталелитейных заводов, муниципалитет построил гигантский каток.

Когда-то Мишель, случайно встречаясь с Евой на выходе из колледжа, каждый раз нес за ней портфель и бился с ней об заклад, кто первый засмеется. Их путь проходил мимо угасающих заводов, из которых теперь не осталось почти ни одного, и заканчивался на улицах с низкими домами. На этих улочках до сих пор можно было встретить двух-трех старушек, которые болтали между собой о каких-то пустяках на смеси французского языка и неаполитанского диалекта. До сих пор здесь пахло готовящейся едой, помидорами и чесноком и звучали охрипшие старые записи любимых мелодий.

Как только закончилось детство, Мишель и Ева потеряли друг друга из виду. Ева не простила ему ни отъезд в Париж, ни работу там в управлении полиции на набережной Орфевр, 36, ни женитьбу на Мари.

А жизнь де Пальмы была похожа на плавание по морю при качке, пока Ева снова не возникла перед ним на другом конце этой жизни. Он пропел:

— Напрасно глаза его будут искать великолепие и блеск. Они увидят лишь траур и нищету. Увы!

Ева не захотела подобреть — пока нет. Она отвернулась от Мишеля и бросила в гусятницу две мелко нарезанные луковицы и несколько кусков бараньего плеча. Затем, потушив мясо и лук несколько минут, посыпала их корицей, имбирем и шафраном.

— Что это ты готовишь?

— Мясо в горшочках.

— Потрясающе!

Ева опустила в гусятницу деревянную ложку и стала энергично размешивать кушанье. По мнению де Пальмы, Ева забавно выглядела в фартуке с узором в мелкий цветочек, как у старых бабушек. Она постриглась по-новому, и эта прическа подчеркивала изящные линии ее затылка. На каждой щеке лежала изогнутая прядь, похожая на черную запятую.

— Где ты был? — спросила Ева.

— Работал. А ты?

— Тоже были дела по работе. Не хочу о них говорить.

Она попробовала соус.

— Теперь я накрою это крышкой и буду тушить на медленном огне.

Де Пальма пристально посмотрел на Еву. Выражение его лица изменилось. Ева догадалась, что его что-то тревожит.

— Лучше скажи мне, что происходит.

— Я чувствую: скоро случится что-то нехорошее.

— Это неудивительно: такая у тебя профессия.

Ева всегда умела читать мысли Барона по его глазам. Сейчас она догадывалась, что его душа почти опустошена.

— Что значит «нехорошее»?

— Это очень смутное ощущение: я вдруг почувствовал, что потерял душевное равновесие. Говорят, что жизнь посылает людям сообщения, смысл которых так же ясен, как смысл иероглифов. Но если человек не Шампольон[14], он не сумеет их расшифровать. А хуже всего то, что, если даже сумеет, все равно опоздает что-то предпринять.

— Ты слишком долго жил на границе с темной стороной мира. Пора вернуться на свет.

Жорж Тиль начал серенаду Фауста:

Привет тебе, целомудренный чистый приют…

Где ощущаешь присутствие невинной души…

Ева перестала говорить и стала слушать эти старинные воркующие рулады. Мелодия тронула ее душу, но еще сильнее растрогали чуть-чуть слащавые слова о том, на что способен мужчина, чтобы обольстить женщину. Иногда ей казалось, что музыка оперы немного похожа на те мелодии, которые баюкали ее в детстве, — на шлягеры прежних эстрадных певцов с завитыми волосами. Де Пальма вынул диск до того момента, как дьявол вышел на сцену и разбил жизнь Маргариты.

— Сегодня днем звонила Анита, — сказала Ева.

Отношения Евы и ее единственной дочери Аниты были бурными и шумными, как мистраль. Стоило одной сказать хоть слово наперекор другой, сразу поднималась буря. В этот раз Анита позвонила матери, чтобы сообщить, что беременна уже два месяца. В принципе такая новость должна бы стать великой радостью, но будущий отец был далеко не идеален — любил передачи на средних волнах больше, чем следует разумному человеку, ездил на черном БМВ и знал, как можно улучшить повседневную жизнь с помощью хитрых уловок. Он был вульгарным — шесть колец на пяти пальцах! — и гордился своей вульгарностью. Гнев Евы был ужасен. Она грубо ответила дочери, о чем теперь жалела.

Де Пальма решил, что он — человек другого времени, когда люди не попадали в такие истории, к тому же у него есть более важные дела, и поэтому удалился на цыпочках. Одна мысль сверлила его мозг. Он открыл большой стенной шкаф в коридоре и разыскал среди тысячи вещей, которые забросил в глубину этого шкафа, прогулочные ботинки, которые не надевал уже много лет. Ботинки по-прежнему были ему впору, и это успокоило де Пальму.

— Куда ты идешь? — поинтересовалась Ева.

— Мне сегодня вечером надо выйти из дома.

— Ты хочешь сказать — сегодня ночью.

— Да.

— И куда ты пойдешь?

— В каланки, в пещеру Ле-Гуэн. Я там пробуду недолго.

Ева сняла фартук и швырнула его на стол.

— Некоторые люди говорят, что эта пещера приносит несчастье, — заметила она.

— И они не ошибаются!

— А что мне делать с ужином, который я готовила?

— Мы вернемся не очень поздно.

— Кто это «вы»?

— Местр и я.

Де Пальма смущенно улыбнулся Еве, и она сдалась во второй раз. Де Пальма и Жан-Луи Местр были самыми близкими друзьям, почти братьями. Они познакомились в Париже, на набережной Орфевр, в полицейской школе. Местр уже три месяца был на пенсии. Барон позвонил ему по телефону.

— Жан-Луи, я хотел бы предложить тебе небольшую прогулку по каланкам.

— По бухте Сюжитон?

— Да.

— Когда?

— Уже сегодня вечером.

И де Пальма повесил трубку: Местр очень редко задавал вопросы. Он сразу говорил, согласен или нет, и решение всегда было окончательным.

— Объясни мне, по крайней мере, что у тебя за дело в Сюжитоне, — попросила Ева.