Мелоди, словно весенним дождем окатив всех присутствовавших потоком приветов и улыбок, не смогла устоять перед таким соблазном и, уцепившись за руку Эвана, проследовала за ним на кухню. Едва ее неумолчное щебетание затихло в дали длинного коридора, глаза всех устремились к Джеку, пришпилив его к месту, как бабочку на булавке.

Однако Джек, которым вновь овладела тяжкая немота, смог только резко помотать головой. Он увидел, как Мэдлин прижала ладонь ко рту. Эйдан не промолвил ни слова, но Джек заметил глубокое огорчение в его глазах. Колин обнял Прю, которая откровенно понурилась.

Неуклюжий великан Бейливик оказался единственным, у кого хватило храбрости задать Джеку прямой вопрос:

— Но, милорд, вы ведь сказали, что она ваша! Вы так сказали! Вы сказали, что она выглядит в точности как ее мать!

Джек поднял глаза на молодого человека:

— Эта леди все отрицает. Вот так-то.

Мэдлин шагнула вперед:

— Но возможно, она просто боится! Она знает, что мы просто хотим, чтобы Мелоди была счастлива? Неужели она думает, что мы ее осуждаем?

Джек повернул голову к стройной черноволосой красавице. Грусть в ее карих глазах пронзила мертвящий душу туман, в котором он пребывал, но слов у него все равно не находилось. Произносить их с каждой минутой становилось все труднее. И когда Колин приблизился к нему, продолжая прижимать к себе огненноволосую Прю, Джек только тупо воззрился на него. Слова Колина долетели до него словно с огромного расстояния, крик через пустыню, ветер которой уносит прочь все звуки.

Один за другим все начали принимать правду. Джек наблюдал, как упрямое недоверие в их глазах сменялось свинцовой, грустью. Они осознали, что это означало: он не является отцом Мелоди. И еще они поняли, что если никто из джентльменов «Браунса» не отец их драгоценной девочки, им остается единственный достойный и благородный выход: разыскать ее настоящую семью и вернуть туда Мелоди.

«Но эта семья ее не любит! — хотел крикнуть Джек. — Они оставили ее и никогда за ней не вернулись!»

Где-то в самой глубине пленный зверь страдания бился о прутья железной клетки горечи. Даже если бы Джек захотел выпустить его на волю и завыть, он не знал, как это сделать. Все, что он чувствовал, все, что хотел сказать, оставалось в капкане, внутри его. Трещина в этой твердой оболочке, которую Мелоди так легко открыла, быстро закрывалась рубцом на незажившей ране. Остальные грустно потянулись по коридору вслед за Эйданом и Мэдлин. Даже Уилберфорс двигался так, словно ноги его налились свинцом, хотя спина дворецкого оставалась идеально прямой.

Джек остался у двери. Каждое движение отзывалось в нем как царапины скребком по ободранной коже. Обращенные к нему взгляды, казалось, выпили весь воздух из его легких. И теперь холл остался пустым. Как его душа.

Он так радовался тому, что у него есть ребенок. А теперь года снова протянулись перед ним бесконечной серой мглой, полные ненужного беспокойства. Он может снова вернуться на свой корабль и уплыть…

Или он может остаться и снова встретиться лицом к лицу с лондонским светом… «Нет уж, лучше я вернусь в море. По крайней мере, там акулы улыбаются искренне».

Он беспомощно обвел глазами холл и заметил на столике у двери тяжелый пакет. Еще издали он заметил на восковой печати герб Стриклендов.

После долгой минуты раздумья до него дошло, что там дурные новости. Печать была черной. Маркиз Стрикленд умер.

Да здравствует новый маркиз. Одинокий.

Конверт тяжким грузом лежал на ладони Джека. Толстая веленевая бумага была столь же тяжелой, как новости, которые она сообщала.

Он медленно сломал печать и прочел письмо. Оно было от дядиного управляющего, человека доброго, но немногословного.

«Милорд,

его сиятельство шестой маркиз Стрикленд скончался в восемь часов пятнадцать минут этого вечера, 20 июня 1816 года. Приношу Вам мои глубочайшие соболезнования и приветствую Вас, лорд Джон Редгрейв, седьмой маркиз Стрикленд».

Джек судорожно сжал письмо в кулаке, и хруст бумаги громко прозвучал в тишине холла. Кто-нибудь другой думал бы о своем новом титуле и богатстве, а у Джека в голове стучало одно-единственное: «У меня больше никого нет».

Его родители умерли давно. Кузен погиб. Теперь ушел и дядя, человек, который все его годы, с детства, заменял ему отца.

Этот удар, пришедший сразу после того, как Джек распростился со своим кратким отцовством, почти сбил его с ног.

«У меня никого нет».

Его мир, как этот мраморный холл, гулко звучал пустотой.

И вдруг раздался стук в дверь.

От силы ударов у Лорел заныли пальцы. Всю долгую поездку в город она была напряжена до дрожи. Теперь она ощущала себя пружиной. Если сейчас, немедленно, ей не отзовутся, она, наверное, снесет эту дверь с петель.

Лорел чувствовала, что порвет в клочья любую преграду, отделявшую ее от ребенка.

Когда дверь, наконец, отворилась и на пороге оказался сам Джек, встречая ее, как какой-нибудь дурак дворецкий, Лорел показалось, что она шагнула на лестницу, а той не оказалось на месте.

Боже, какой же он худой! Хотя он все равно Джек. Такой же красивый… будь он проклят!

Встреча с ним лицом к лицу вернула ее в прошлое, которое она, старалась забыть. Все те часы, когда она смотрела на него, обожала, ждала с гораздо большей тоской, чем Амариллис… А потом сладостные жаркие часы той ночи…

За которыми, конечно, последовало гнусное предательство, а затем адская боль и утрата. При виде него все эти чувства смешались, сплелись в колючий клубок ярости. Однако этот порыв продлился недолго. После потрясенного взгляда на лицо Джека она протолкнулась мимо него в священный приют клуба джентльменов, заповедное место высоких персон, ароматных сигар и виски.

Возникшая на пороге леди была вся одета в черное — от острых носков ботинок до черной сетчатой вуалетки, спускавшейся с ее шляпки. Это траурное видение, явившееся сразу после черной печати на письме, ошарашило Джека. Если бы он был суеверным, то принял бы это за какое-то мрачное предзнаменование насчет своего ближайшего будущего.

Прежде чем он успел прийти в себя от изумления и по приветствовать эту вестницу-смерти, она ворвалась в парадный холл «Браунса». Что ж, так получилось. Никогда ему не справиться с ролью швейцара джентльменского клуба. Он всегда спешил уступить дорогу даме.

Все же ему следовало помочь Уилберфорсу и выяснить, чего хочет эта фурия. Закрыв дверь и тем, отрезав уличный шум, Джек повернулся к леди.

— Мадам? — обратился он к ней и даже слегка поклонился. Впрочем, лишь слегка, ведь он теперь был маркизом, и это остальным скоро придется кланяться ему.

Его недоумевающий вид, казалось, оскорбил, ее. Она резко выпрямилась и вздернула подбородок: