раз возмутиться внутренней бессмысленностью человека. Раз большинство людей, подобно трутням в пчелиной семье, рождалось, чтобы провести жизнь в бедности, никто и не интересовался тем, как они существуют, причуды королев были гораздо более увлекательным предметом для изучения.

«Уже непосредственно с момента самого рождения некоторые существа различаются в том отношении, что одни из них как бы предназначены к подчинению, другие к властвованию», – сказал Аристотель,[19] и в основе его замечания лежит не презрение, а безразличие, с которым ранние философы смотрели на будничную жизнь. Существование огромного рабочего класса воспринималось как должное, деньги же и рынки были не только слишком грязными, но и слишком плебейскими темами, чтобы претендовать на внимание джентльмена и ученого. Права королей, как дарованные свыше, так и иные, а также важнейшая проблема власти преходящей в противовес власти духовной – вот что занимало тогдашние умы, но никак не притязания нахальных купцов. Хотя богатство отдельных людей играло свою роль в жизни нашего мира, потребность в философии богатства появилась лишь после того, как борьба за него стала повсеместной и просто-напросто необходимой для существования общества.

Игнорировать тот факт, что рынок поощряет довольно неприятную борьбу, можно было лишь до поры до времени; в какой-то момент он вызвал праведное возмущение окружающих. Когда борьба наконец доползла до святая святых философии, разумнее всего было попытаться воспользоваться накопленным опытом и проследить некую объединявшую все происходившее логику. Именно эту задачу решали философы, в течение двух веков до Адама Смита предлагавшие свои теории повседневной жизни.

Стараясь открыть двигавшие миром силы, они рисовали его портреты, и из них вышла бы престранная галерея!

Вначале наиглавнейшей целью и средством в борьбе за существование объявили накопление золота. Христофор Колумб, Кортес и Фрэнсис Дрейк были не просто путешественниками на службе у государства – они находились в авангарде экономического прогресса. Меркантилистам – группе авторов, писавших о торговле, – казалось очевидным, что естественная цель всех экономических устремлений – могущество страны, а главный ингредиент национального могущества – как раз таки золото. Центральное место в их философии, разумеется, отводилось великим армадам и рискованным предприятиям, сокровищам королей и скупости народа, а превыше всего почиталось убеждение в том, что преуспевшая в поисках сокровищ страна обречена на процветание.

Можно ли обнаружить объединяющую эти идеи концепцию? Здесь мы впервые сталкиваемся с упомянутым в конце предисловия взглядом, в соответствии с которым «картины мира» предшествуют реальному ходу событий и предопределяют его. Одну из таких картин можно увидеть на фронтисписе опубликованного в 1651 году «Левиафана» – оказавшего заметное влияние на последующее развитие мысли трактата английского философа и политического мыслителя Томаса Гоббса. На гравюре изображена огромная фигура, возвышающаяся над безмятежной сельской местностью и словно охраняющая ее. Очевидно, перед нами монарх: в одной руке у него меч, в другой – скипетр. Если приглядеться внимательнее, оказывается, что его кольчуга сшита из человеческих голов.

Стоит заметить, что картина охватывает политическую сторону нашей жизни, а вовсе не экономическую. Главная мысль «Левиафана» – и самого Гоббса – такова: всемогущее государство необходимо, чтобы уберечь людей от «одинокого, бедного, мерзкого, жестокого и короткого существования».[20] Хотя коммерческая деятельность имела довольно большое значение, она могла как поддерживать государство, так и расшатывать его устои. Следовательно, несмотря на их искреннюю заинтересованность в накоплении золотых слитков, все монархии опасались, как бы торговые суда не отвезли заветный металл в другие страны, где он будет потрачен на шелка и прочую роскошь в ущерб государственной казне.

И все-таки даже такое мировоззрение служит основой для попыток проведения того, что мы бы назвали экономическим анализом. Еще до появления «Левиафана» защитники интересов делового мира публиковали множество очерков, стараясь доказать, что ходившие по Темзе корабли были выгодны для суверена и при этом не представляли для него никакой опасности. Да, часть вывозимого ими золота вполне могла быть израсходована на заграничные продукты, но они везли и британские товары, за которые выручали еще больше золота. Как писал на страницах своего очерка «Богатство Англии во внешней торговле» директор Ост-Индской компании Томас Мен, «обыкновенным способом» увеличения богатства и наполнения казны страны была торговля, «причем мы должны неукоснительно следить за соблюдением одного правила: каждый год необходимо продавать чужестранцам больше, чем мы потребляем».[21]

К XVIII веку эта сосредоточенность на золоте стала выглядеть откровенно наивной. Возникающие одна за другой школы мысли основным источником жизнеспособности страны называли торговую деятельность. А значит, их внимание уже не привлекал вопрос об извлечении наибольшей выгоды из рынка золота. Теперь они размышляли над тем, как поспособствовать формирующемуся классу торговцев в достижении их целей, ведь только это в конечном счете и приводило к росту богатства всего народа.

Новая философия принесла и новую проблему: бедняки должны были по-прежнему жить в нищете. Почти все сходились во мнении, что стоит нищим перестать быть таковыми, как они вполне могут отказаться выполнять свои рабочие обязанности без существенного повышения в вознаграждении за труд. «Для счастья общества… необходимо, чтобы большая его часть пребывала в невежестве и нищете», – писал Бернард Мандевиль,[22] самый чудной и вместе с тем самый проницательный комментатор общественной жизни начала XVIII века. Разумеется, глядя на дешевизну труда в английском сельском хозяйстве и промышленности, авторы-меркантилисты одобрительно кивали головой.

Конечно, золото и торговля, а также связанные с ними идеи повелевали течением нашей внешне хаотичной жизни не в одиночку. Бесчисленные памфлетисты, священники, критиканы и фанатики силились предоставить доводы в поддержку такого общественного устройства или же в его безоговорочное осуждение, причем каждый – свои. К их вящему сожалению, мало кто в этом преуспел. Один утверждал, что страна, безусловно, не может покупать больше, чем она продает, другой же с не меньшей уверенностью настаивал на том, что народ лишь выигрывает, если потребляет больше, чем предоставляет взамен. Часть авторов считала, что именно торговля порождает богатство, и превозносила достоинства купца; многие были убеждены, что торговля – лишь паразитический нарост на здоровом теле фермера. Кто-то утверждал, что бедные являются таковыми по воле Божьей, но даже если это и не так, то их бедность в любом случае составляет основу для процветания всего народа. Им возражали: нищета – болезнь общества и она никоим образом не может способствовать богатству.

Все эти взгляды противоречили друг другу и составляли весьма запутанную картину, но одно было очевидно: человек нуждался в упорядоченном истолковании мира, в котором он обитал. Жестокий и пугающий, экономический мир на глазах обретал все большее значение. Неудивительно, что сам Сэмюэл Джонсон замечал: «Ничто так не заслуживает внимания философов,