Я думала, что нельзя любить того, кто тебя обманул. Только сердце никак не хотело слушать никакие доводы, продолжало скорбеть и ныть. Тогда я наивно думала, что смогу забыть его, если выйду замуж. Олег долго и настойчиво добивался моего внимания, и, посчитав, что он будет неплохим мужем, я приняла его предложение.

После рождения дочери я совсем не вспоминала про Алана, пока сегодня он не возник из ниоткуда. Холодный, неприступный, чужой.

Сердце предательски сжимается, стоит мне только подумать о Мир-Алиеве. Вспоминаю его ледяной строгий взгляд, не выражающий ни одной эмоции, словно неживой, и такой пугающий, что хочется отшатнуться. И если бы я не знала Алана раньше, то подумала, что это совсем другой человек, а не тот, которого я когда-то без памяти любила.

Убаюканная щебетом ранних пташек, я засыпаю только под утро. Мне снится Алан. Тот, прежний, который дарил столько нежности и тепла. И мне совсем не хочется просыпаться.

Звук разбившегося стекла выкидывает меня из сна, и я не сразу понимаю, что происходит. Смотрю на кровать и не вижу своей непоседы.

— Настя! — вскакиваю и спешу на кухню, окончательно просыпаясь. Вскрикиваю от острой боли, пронзившей босую ступню.

Настя в пижаме стоит на табурете, а на полу, судя по цвету, валяются осколки разбитой тарелки.

— Мам… — дочка хочет слезть, но я жестом её останавливаю.

— Стой там, пока я не уберу, — прошу её.

Сажусь на другой табурет, кладу ногу на ногу и разворачиваю к себе пораненную ступню, из которой торчит небольшой осколок стекла.

— Мамочка, прости, — хлюпает Настя. — Я хотела сделать тебе сюрприз.

— Ничего страшного, — шиплю, вытаскивая осколок.

— Тебе больно?

— Не очень.

— Я помогу…

— Стой там, Настя.

Разбитая тарелка и пораненная нога — это такие мелочи.

Переношу дочь в комнату и убираю с пола остатки стёкол. Обычно утро начинается с умывания, моё же началось с мытья пола. Настя приносит мне телефон в ванную, когда я споласкиваю руки.

Выключаю воду, вытираю руки и принимаю вызов.

— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна, — здороваюсь с матерью Олега, немного напрягаясь от раннего звонка.

— Ясмина, я не понимаю, почему мой сын тебе что-то должен? — задаёт вопрос вместо приветствия.

— Вам звонила мама? — догадываюсь. Вряд ли мама сдерживалась в выражениях о поступке любимого зятя.

— Олег столько лет только и делал, что работал, — продолжает свекровь, проигнорировав мой вопрос. — И, когда у него появилась возможность один раз по-человечески отдохнуть, тебе вдруг срочно понадобились деньги.

Проглатываю незаслуженный упрёк. Мне сейчас не до обид, и любая помощь будет нелишней.

— Деньги нужны не мне, а на лечение нашей дочери, и, между прочим, вашей внучки, — стараюсь говорить как можно спокойнее, совершенно выпустив из вида, что Настя стоит рядом. — Вам не кажется, что отдых и жизнь ребёнка — вещи не соизмеримые?

— Ясмина, я тебе уже говорила, что думаю по этому поводу: в нашей стране бесплатная медицина. Но ты почему-то возомнила себя миллионершей.

— Потому что на бесплатную, как вы говорите, медицину огромная очередь, и вы прекрасно понимаете, чем это всё может закончиться.

— Мне очень жаль, что у Насти такой диагноз. Но наверняка есть какой-то другой выход. Неужели Олег должен работать как проклятый, чтобы… — замолкает.

— Чтобы, что? Чтобы его дочь была здорова?

— Она никогда не будет здоровой! Сейчас операция, потом реабилитация, потом понадобится ещё какая-нибудь операция, и так до бесконечности!

— По-вашему лучше бросить свою дочь только потому, что устал? Или же потому что у него появилась другая женщина, а жена и родная дочь стали мешать?

Ольга Дмитриевна молчит, и я отчётливо понимаю, что для неё это не новость. Она всё знала.

— Вы знали. — Не спрашиваю. Утверждаю.

— Да, я знала, — признаётся свекровь. — Знала и, не скрою, очень довольна, что мой сын, наконец, встретил достойную женщину и почувствовал себя настоящим мужчиной.

— Настоящим мужчиной? — не удерживаюсь от усмешки.

— Да, Ясмина. Для мужчины очень важно, когда его ценят, а не только что-то требуют.

Что-то требуют?! Я не знаю, что меня возмутило больше: что я «что-то требую», или то, что здоровье ребёнка для Олега и его мамы всего лишь «что-то».

— Идите вы к чёрту с таким настоящим мужчиной, — цежу сквозь зубы и отключаю вызов.

Несколько секунд пытаюсь унять негодование, бушевавшее в груди, пока совсем недетский вопрос вонзается мне в спину:

— Мам, а папа, правда, нас бросил?

Медленно разворачиваюсь и смотрю на дочь.

«Ребёнок должен знать правду».

— Да, Настя. Папа нас бросил.

Глава 12

Алан

— Руслан Аланович закрылся в комнате и не спускается на ужин, — сообщает Надежда обеспокоенным тоном.

Бросаю взгляд на часы. Поздновато как-то уже для ужина. Сын решил устроить голодовку в качестве протеста? Или показать очередной каприз? Так я не мама, на меня капризы не действуют.

— Хорошо. Уже поздно. Вы почему ещё здесь?

— Так Руслан Аланович ещё не поел.

— Руслан, видимо, не голоден. Вы можете идти домой, Надежда, — отпускаю женщину на выходные.

— А как же ужин? Всё же… остынет.

Меня корёжит от такого «трепетного» отношения к Руслану, к которому приучила всех Динара. Не пацан, а тепличное растение растёт. Хотел бы есть, сожрал холодную котлету!

— Насколько я помню, по соседству с вами живёт многодетная семья? — задаю вопрос, и Надежда немного теряется.

— Да. Не думала, что вы это помните, Алан Даниилович.

К счастью, или наоборот, к сожалению, память у меня хорошая.

— Вот и чудесно. Возьмите всё приготовленное и угостите своих соседей. Надеюсь, они не побрезгуют.

— Нет, что вы! У нас многие стараются им помогать, и Мария никогда не отказывается, только благодарит.

— Вот и замечательно.

— Но Алан Даниилович… — Надежда почему-то не уходит, а неуверенно замирает в дверях. — Может, всё-таки не нужно? Я могу всё убрать в холодильник…

— Зачем? — смотрю на женщину.

— Вдруг Руслан Аланович проголодается. Там же только разогреть… — начинает и осекается, вспоминая, что Динара категорически против «разогретой» еды.

Только я сильно сомневаюсь, что сын будет сам себе что-то греть. А ждать, пока «молодой барин» проголодается, чтобы подать ему, больше никто не будет. Хватит! Нечего устраивать мне тут показательные голодовки. Не хочет есть — пусть сидит голодным. Может, в следующий раз умнее будет.

— Надежда, я уже сказал, что вы можете забрать всё приготовленное. Иначе мне самому придётся всё выбросить.

— Хорошо. Я поняла. Можно я тогда и правда заберу?

— Моё разрешение вы уже давно получили.

— Спасибо вам, Алан Даниилович.

Надежда бесшумно закрывает за собой дверь, оставляя меня одного в рабочем кабинете.

Открываю ящик стола, достаю распечатки