Все так же держа записку в руке, она спустилась с крыльца и пробежала по дорожке до того места, откуда была видна скамья и на ней неподвижный человек в полотняном костюме. Здесь она остановилась, еще раз перечитала записку, потом опять посмотрела в ту сторону, где стояла скамья. И пошла обратно. Дамы уже расселись по своим шезлонгам, но голоса их, шипя и сливаясь воедино, по-прежнему переполняли веранду; при ее приближении они вдруг разом смолкли. Она быстрыми шагами прошла в вестибюль. До заката оставалось еще около часа.

Когда она вошла на кухню, уже начало смеркаться. Негр-швейцар сидел на табурете у плиты и разговаривал с кухаркой. Хозяйка остановилась у порога.

— Дядя Чарли, — сказала она, — ступай скажи доктору Жюлю, что ужин скоро будет готов.

Швейцар поднялся с табурета и вышел через черный ход. Когда он огибал веранду, хозяйка стояла на крыльце и провожала его глазами. С ней заговорила одна дама, сходя по ступеням, но ответа не получила; она словно не слышала и только смотрела, не отводя глаз, на стену миртов, за которой скрылся негр. Когда он опять показался, она уже устремилась ему навстречу, и старухи на веранде проводили ее взглядом, даже еще и не заметив, что старый негр бежит, и, притихнув, вытянув шеи, смотрели, как она, не остановившись, разминулась с ним на дорожке и тоже бегом, приподняв юбки выше сухих, крепких лодыжек, исчезла за миртами. Они все так же сидели, притихнув и вытянув шеи, когда она снова показалась из-за кустов, взошла на крыльцо, и на лице у нее было такое выражение, как будто она увидела нечто неоспоримое, но для нее пока еще немыслимое. Может быть, поэтому голос ее, когда она обратилась к одной из старух, назвав ее «милочкой», был очень тих:

— Доктор Мартино только что скончался. Окажите мне любезность, позвоните в город.

ТРАВЛЯ ЛИСИЦЫ

За час до рассвета трое чернокожих помощников конюха подошли с фонарем к конюшне. Пока один из них отпирал замок и распахивал дверь, несший фонарь поднял его и посветил туда, где купа сосен подступала к ограде выгула. В темноте тускло блеснули три пары больших, широко расставленных глаз и тут же скрылись.

— Эй, — крикнул негр. — Замерзли?

В ответ из темноты не донеслось ни звука; глаза мулов больше не показывались.

Негромко переговариваясь, негры вошли в конюшню; изнутри послышался взрыв смеха, веселого, бессмысленного, дурашливого.

— Скольких ты там увидел? — спросил второй негр.

— Всего троих мулов, — ответил тот, что держал фонарь. — Только их там больше. Дядюшка Мозес вернулся часа в два, провозился с Юпитером; так говорит, к тому времени двое стояло. Глиноеды[2]. Х-хе.

В стойлах заржали, затоптались лошади; над побеленными известкой дверцами оживленно, нетерпеливо зашевелились темными тенями продолговатые головы; в застоявшемся теплом, чистом воздухе пахло аммиаком. Негры принялись раскладывать корм по кормушкам, переходя от стойла к стойлу с юрким обезьяньим проворством, с отрывистыми, веселыми, бессмысленными окриками:

— Но-но? Балуй! Затравят сегодня эту лисицу.

В темноте, там, где к ограде выгула подступали сосны, в окружении одиннадцати привязанных мулов сидели на корточках одиннадцать человек. Шел ноябрь, утро было студеное, и люди ежились в молчании. Из конюшни доносилось хрупанье лошадей; перед самым рассветом верхом на муле подъехал двенадцатый, спешился и подсел к остальным, не произнося ни слова. Когда рассвело, и из конюшни вывели первую оседланную лошадь, трава была тронута инеем, крыша конюшни в серебристом свете казалась серебряной.

Тут стало видно, что все сидящие белые, все одеты в комбинезоны, и все мулы, кроме двух, неоседланы. Эти жившие на поросшей соснами земле люди съехались сюда из однокомнатных лачуг с глиняными полами и сидели на корточках, чинные, серьезные, терпеливые, в окружении своих тощих заляпанных грязью и усеянных репьями мулов, глядя, как оседланных лошадей, породистых, с более длинной родословной, чем у их хозяина, Гаррисона Блера, ведут по гравийной дорожке из конюшни с паровым отоплением к дому, перед ним уже взлаивали, натягивая сворки, гончие, а на веранде начинали собираться мужчины и женщины в сапогах и красных охотничьих куртках.

Неопрятные, сдержанные, внешне почти отчужденные люди в комбинезонах наблюдали, как Гаррисон Блер, хозяин дома, собак и, можно было подумать, кое-кого из гостей, усаживается на громадного, норовистого вида вороного, как другой человек подсаживает на рыжую кобылу жену Блера, а затем вскакивает сам на гнедого коня.

Один из одетых в комбинезоны неторопливо жевал табак. Рядом с ним стоял парень, тоже в комбинезоне, долговязый, с пробивающимся на подбородке пушком. Они разговаривали, держа головы неподвижными и едва шевеля губами.

— Это тот самый? — спросил парень.

Старший, не шевелясь, лениво сплюнул.

— Что за тот самый?

— С которым его жена.

— Чья?

— Блера.

Старший разглядывал людей перед домом. Вернее, было похоже на то. Взгляд его был непроницаемым, пустым, сдержанным; никто не мог бы понять, смотрит он на тех мужчину с женщиной или нет.

— Не верь всему, что слышишь, и тому, что видишь, не всегда доверяй, — сказал он.

— А сам как думаешь? — спросил парень.

Старший лениво, осторожно сплюнул.

— Никак, — ответил он. — Это не моя жена.

Потом сказал, не повышая голоса, не меняя интонации, хотя теперь обращался к старшему конюху, который подошел и встал рядом с ним:

— У этого человека нет своих лошадей.

— У какого? — спросил конюх.

Белый указал на того, кто держал гнедого рядом с рыжей кобылой.

— А, — произнес негр. — У мистера Готри. Будь он хозяином лошади, жаль было бы ее.

— Жаль и ту, которой хозяин он, — сказал белый. — Жаль всех, над кем он хозяин.

— Вы про мистера Гаррисона? — спросил конюх. — Неужто похоже, что его лошадей нужно жалеть?

— Ясное дело, — сказал белый. — Вороному, поди, нравится, как он гоняет его.

— Нес чего вам жалеть блеровских лошадей, — заявил конюх.

— Ясное дело, — сказал белый. Казалось, он рассматривает кровных скакунов, содержащихся в конюшне с паровым отоплением, людей в сапогах и красных куртках, самого Блера на рванувшемся вперед вороном. — Он уже три года гоняется за этой лисицей. Что бы ему не поручить кому-то из вас застрелить ее или отравить?

— Застрелить или отравить? — переспросил конюх. — Не знаете разве, что лису так не добывают?

— Почему?

— Не положено, — ответил негр. — Надо долго покрутиться возле джентльменов, чтобы понять, как они охотятся.

— Ясное дело, — сказал белый. На конюха он не смотрел. — Удивляюсь, как это человек, такой богач, как говорят о нем, — и снова сплюнул, кто имелся в виду, было продемонстрировано лаконично, но не оскорбительно, точно