— А если побоишься?

— Тогда отдам его обратно, — сказала она мне. Ну, и что в этом худого, скажите на милость? Хотя Альвина Кинг всегда была дурой. Потому что через час Луиза вернулась, вся заплаканная. И зайчик у нее в кулаке. — Вот. Сохраните его для меня, ладно? — попросила она. — Только смотрите, кроме меня, никому не давайте. Никому-никому. Обещаете?

Я обещала и спрятала зайчика. Она попросила его обратно только перед самым отъездом. Тогда как раз Альвина и заявила, что на будущий год они не приедут. «Этой дури надо положить конец, — сказала она. — Не то он ее погубит. Страшный человек».

И в самом деле, на следующее лето они не приехали. Потом я узнала, что Луиза больна, и сразу поняла, из-за чего. Это Альвина ее довела, замучила. Но доктор Жюль в июне приехал, как всегда. «Луиза-то как болела, бедняжка», — говорю я ему. — «Да, — он отвечает, — я знаю». Я было подумала сначала, что, видно, он получил письмо, что она ему написала. Но потом думаю, ведь она была очень плоха, где ей писать, да и эта дура мамаша ее все равно бы… Хозяйка смотрела на Джеррода.

— Ей ведь не было нужды писать ему.

— Не было нужды?

— Он знал, что она больна. Сам знал. Ей не было нужды ему писать. Смейтесь, сколько вам угодно.

— Но я не смеюсь. Откуда же он знал?

— Знал да и все. Я сразу поняла, что он знает. Вижу, он не уезжает обратно к себе в Сент-Луис, значит, можно ждать и ее. И верно, в августе они приехали. Луиза сильно вытянулась, похудела, в тот вечер я впервые увидела их стоящими рядом. Она была почти с него ростом. Вот тогда я и поняла, что Луиза — взрослая девушка. А теперь Альвина бесится из-за этой лошади, на которой Луиза хочет прокатиться.

— Но эта лошадь уже убила одного седока, — возразил Джеррод.

— Автомобили убивают куда больше народу. Но все ездят в автомобилях, даже вот вы в автомобиле приехали. Оттого, что она реку переплыла, ей ведь не было вреда, верно?

— Но тут совсем другое. Откуда вы знаете, что она не пострадает?

— Знаю и все.

— Но откуда?

— Ступайте вон туда, откуда видна его скамья. Не беспокойте его; просто ступайте взгляните на него. Тогда вы тоже будете знать.

— Ну нет, мне нужны гарантии понадежнее, — сказал Джеррод.

Потом он вернулся к миссис Кинг; с Луизой у него накануне вечером был короткий, бурный и неприятный разговор. А сегодня она исчезла. «Но ведь он по-прежнему сидит на своей скамейке, — думал Джеррод. — Она даже не с ним. Им словно и не нужно быть вместе: ему на расстоянии от Миссисипи до Сент-Луиса известно, когда она больна. В общем, ясно, на кого сейчас нашла слепота».

Миссис Кинг была у себя в комнате.

— Я вижу, мой главный соперник — лошадь, — сказал Джеррод.

— Неужели вы не понимаете, он заставляет ее проехаться на этой лошади с той же самой целью, с какой заставлял плыть через кишащую змеями реку. Просто, чтобы показать свою власть, чтобы унизить меня.

— Но что я могу сделать? — спросил Джеррод. — Я пытался с ней говорить вчера вечером. Вы же сами видели, что вышло.

— Будь я мужчиной, мне бы не понадобилось спрашивать, что я должна делать. Если бы я видела, что мою невесту губят, что ее губит другой мужчина, кто бы он ни был, мужчина, которого я никогда не видела, и кто таков, понятия не имею, — старый или не старый, сердечник — не сердечник, неважно…

— Я поговорю с ней еще раз.

— Поговорите? Вы думаете, я вызвала вас сюда телеграммой для того, чтобы вы с ней разговаривали?

— Ладно, подождите немного, — сказал Джеррод. — И не беспокойтесь. Это я беру на себя.

Но ждать пришлось ему самому и довольно долго. Был уже почти полдень, когда Луиза вошла в пустой вестибюль гостиницы, где он ее дожидался. Джеррод встал.

— Ну?

Они глядели друг на друга.

— Что — ну?

— Ты по-прежнему собираешься после обеда сесть на эту лошадь?

— Я думала, мы вчера обо всем договорились. Но ты опять вмешиваешься. Я тебя сюда не звала.

— Тем не менее я здесь. Правда, мне в голову не могло прийти, что меня зовут соперничать с лошадью. — Она жестко смотрела ему в лицо. — Хуже, чем с лошадью. С этим чертовым мертвецом. С человеком, который уже двадцать лет как мертв; говорят, это его собственные слова. А уж кому и знать, как не ему, ведь он доктор, специалист-сердечник. Ты, наверно, поддерживаешь в нем жизнь сильными переживаниями, испугом, вроде уколов стрихнина, милосердная Флоренс Найтингейл[1]. — Она по-прежнему глядела на него холодными, неподвижными глазами. — Я не ревную, — продолжал он. — Уж во всяком случае не к этому типу. Но когда я вижу, как он заставляет тебя сесть на лошадь, которая уже убила человека… — Он поглядел вниз в ее холодные глаза. — Луиза, разве ты уже не хочешь быть моей женой?

Она отвела взгляд.

— Просто мы с тобой еще так молоды. У нас столько времени впереди, вся жизнь. А он, может быть, уже на будущий год, вот в это самое время, когда вокруг будет так тепло и красиво… Ты не понимаешь. Я тоже раньше не понимала, когда он рассказывал, как это человек живет день за днем с коробкой динамитных шашек в нагрудном кармане. Но потом один раз, когда я уже выросла и могла понять, он сказал мне, что самое главное на свете — это быть живым, жить, знать, что живешь. Бояться — это значит знать, что живешь, а делать то, что боишься сделать, это и есть жить. Он говорит, что бояться все же лучше, чем не жить. Он говорил это, когда еще боялся, когда он еще не отказался от боязни и знал, что жив, хотя и не жил. А теперь он отказался и от этого, теперь ему просто страшно и все. Что же мне делать?

— Понимаю. А я могу подождать, ведь у меня нет в кармане коробки с динамитными шашками. Или, скажем, приворотного порошка.

— Я знала, что ты не поймешь. Я не звала тебя. Не хотела тебя впутывать.

— Когда ты взяла у меня кольцо, ты об этом не думала, да? И потом, ты меня давно уже впутала, в первый же день, как мы познакомились, помнишь? Тогда тебя это не смущало. Ну так вот, теперь я знаю много такого, чего не знал раньше. А как он,