Тут психология солдатская очень сложная, и до глубины истинной никогда не докопаться никому. По нашему с Суворовым разумению, мы могли отступать до тех пор, пока не появился этот приказ. Он сработал как избавление от неуверенности, и мы остановились. Остановились все дружно. Остановился солдат, убежденный, что и сосед остановился. Встали насмерть все вместе, зная, что никто уже не бросится бежать. Приказ оказался сильным психологическим оружием солдат. Хотя и неловко было сознавать тот факт, что сзади меня стоит заградительный отряд…

Воевавший с первых дней войны и отходивший вместе с полком от западной границы, от Бреста, Суворов в разговоре со мной многозначительно вздохнул:

— Раньше бы надо издать такой приказ!

Мы понимали, что фашисты, оказавшись в «котле», не захотят сидеть пассивно. А сколько их там? Никто не знает точной цифры. Настойчиво спрашиваем начальство:

— Сколько фрицев в «котле»?

— Тысяч сорок, — отвечают нам.

Ого-го! Сорок тысяч! Цифра впечатляла.

А если половина попрет на запад на узком участке, да через нас, через наш полк?!

Правду-матушку мы узнали только через два месяца — 2 февраля 1943 года. Оказывается, немцев было в «котле» 330 тысяч!

— Почему вы нас обманывали? — спрашивали мы потом своих командиров.

А они, хитро усмехаясь, отвечали, что иногда на войне нельзя говорить истинную правду. И называется эта хитрость святой ложью. Говорили «сорок тысяч», чтоб не испугать солдат.

— И то верно, — соглашались мы.

А пока, на исходе ноября 1942 года, перед нами была поставлена задача немедленно подготовиться к отражению возможной попытки окруженных войск прорвать кольцо.

Закипела работа. Мы рыли траншеи в полный профиль.

Для этого надо выдолбить полутораметровый слой промерзшей, почти окаменевшей почвы. Потом вырыть на дне окопа нору.

Каждая такая нора не похожа на другую по форме и объему, поскольку роется она на свой вкус и по своей комплекции. На двоих-троих тоже устраивали «ложе»: теплей было вместе. Слой мерзлоты над головой с успехом заменял нам бетонное укрытие. Ноги же, укладываясь спать, мы всегда высовывали наружу на случай внезапного взрыва, чтоб можно было выбраться, если засыплет землей.

И ночью минометчики не давали покоя врагу. Днем пристреляем балку, в которой фашисты табунятся по всяким своим хозяйственным делам, запишем на огневую схему данные точной пристрелки всех извилин и ответвлений их позиций, а потом методично, с интервалами в пять минут, ведем огонь. Называлось это — «изматывать противника». Фашистам от нас покоя нет всю ночь напролет, а мы и поспать ухитримся: каждый расчет по очереди ведет огонь в течение часа. Выпустишь в сторону вражеских позиций свою сотню мин — и скорей в нору, где товарищи, прижавшись друг к другу, уже накопили тепло.

До этого не обращал внимания, а в войну заметил: уязвимей всего к холоду коленки. Может быть, оттого, что на коленках у человека нет ничего сохраняющего тепло: кожа да кости… И уж тут спасала солдата шинель. Полы у шинели длинные. В походе или в атаке это, конечно, минус: путаются в ногах, приходилось засовывать под ремень, чтоб не мешали бежать. А вот во время сна минус оборачивался плюсом: полами шинели очень удобно было укутывать стынущие ноги.

Более удачную для солдата одежду не придумаешь! И материал для нее выбран подходящий: шинельное сукно не только греет хорошо, к нему и снег не липнет, и присохшая глина легко удаляется, дождь тоже с него скатывается, быстро оно сохнет. Трудней отчищалась сажа. Ведь и светильники у нас были. В гильзу от сорокапятки нальешь солярки, от той же шинели кусок полы отрежешь, вот и фитиль. Сажа — хлопьями, но можно было пуговицу пришить или письмецо написать. Залезешь в такую нору, и умирать не хочется. «Как, — думаешь, — уютно! Как хорошо-то!»

Окоп — рабочее место солдата, огневая позиция. Но это и жилище его. Вспоминаю и не устаю восхищаться волей человека к жизни. Казалось бы, окоп готов и нора вырыта — забирайся в нее да успевай отсыпаться, пока не прозвучала команда к бою. Но нет. У человека уже разгорелась страсть к благоустройству: начинает выдалбливать одну нишу для гранат, другую для патронов, третью для автомата, чтоб под рукой был. А там и котелку охота определить место… Вот уже и обжил солдат свой окоп, вот уже и дорожит им.

Команда «Минометы — на вьюки! Вперед!» иногда отзывалась в душе мгновенной болью расставания с обжитым кусочком земли. А уж врагу уступить свой окоп было смерти подобно.

Фашисты почему-то ленились рыть для себя окопы. То ли не рассчитывали долго засиживаться в «котле», то ли не по зубам оказалась им наша мерзлая земля под Сталинградом. Не знаю. Но бывало, что свои огневые позиции они строили из замерзших трупов. В два-три слоя выложат стенку из трупов вокруг себя, засыплют ее снегом — и готово укрытие. Окоченевшие трупы мертвых гитлеровцев защищали живых от пуль и осколков. Но не завидовал я немцам, когда наступали внезапные оттепели… Да и полковые наши 76-миллиметровые пушки легко разрушали подобные «инженерные сооружения».

Пленные немцы, обхватив головы руками и раскачиваясь, часто бормотали: «О, майн гот!» Понятно: «О, мой бог!» Но что означает «Gott mit uns»? Такая надпись была на бляхах гитлеровских солдатских ремней. Ремни крепкие, из настоящей кожи. И снять бы, думаешь, с убитого фашиста ремень, подпоясаться добротным ремнем самому, да надпись на медной бляхе — рельефная, четкая, как на могильной плите — останавливает. Узнать надо сначала, что она обозначает по-русски. А то нацепишь на себя неизвестно что… «Gott» — понятно: «Бог». А остальные два слова? Вот когда я пожалел, что ленился в школе изучать немецкий. С десяток наших траншей и окопов облазил («А хрен его знает!», «И знать не хочу!» — отвечают мне все), пока наконец не нашелся один солдат, бывший учитель сельской школы, который, изрядно попотев, перевел загадочную фразу. Вот оно что, оказывается: «С нами бог!»

На трупах из оттаявших «инженерных сооружений» гитлеровцев эта надпись теперь воспринималась как особенно едкая над ними насмешка.

А рядовые немецкие солдаты и не знали, что они в «котле». Из показаний пленных становилось ясно, что фашистское командование всячески скрывает от рядового состава страшную правду, чтобы не лишать солдат надежды на победу и заставить их сражаться с нами до конца. Я сам видел пленного немца, который был контужен и как заведенный упорно твердил: «Их гее нах Москау!» — «Я иду на Москву!»

* * *

На днях я впервые увидел противотанковых собак. Я, как таежный человек, очень люблю собак и, когда узнал о собаках-смертниках, сильно расстроился. При чем тут безответное животное, радость детства? Собака — преданный друг. Собака верит человеку, а человек обманом посылает ее на гибель под танк!.. Ноги мои подкашиваются, но несут меня к собакам, они тут, рядом, со своими собаководами-солдатами — ждут своего часа… Пестрые, лохматые… Уши висячие и торчком. А этот — одно ухо стоит, а другое висит — шалопаем был, видать… Рядом приготовлен тючок со взрывчаткой килограммов на восемь… Смотрит на меня, наклоняя свою голову то влево, то вправо, надеясь на угощение…