Он произносит эти слова как утешение, но Софрония не успокаивается. Считает ли он, что художник тоже должным образом наказан?

– Они такие юные, – говорит она, стараясь сделать голос легким и воздушным. – Возможно, будет уместно проявить милость, в итоге ведь никто не пострадал.

– Но могли, – отвечает Леопольд. – И моя мама говорит, что важно напоминать людям о последствиях, иначе уровень преступности будет только расти.

Матери Леопольда, вдовствующей королеве Евгении, было всего четырнадцать, когда ее отправили в Темарин из Селларии, чтобы она вышла замуж за короля Карлайла и заключила перемирие, положившее конец Селестинской войне. Софрония знает об этом, потому что ее мать часто использовала это как пример своей доброты, ведь, прежде чем выдать дочерей замуж, она ждала, пока им не исполнится шестнадцать. Их шпионы сообщили, что после смерти короля Карлайла год назад королева Евгения стала более активно участвовать в темаринской политике и давать советы Леопольду, которому, когда он занял трон, было всего пятнадцать.

– Они примерно одного возраста с твоими братьями, – отмечает Софрония, думая о младших принцах: Гидеоне, которому было четырнадцать, и Риде, которому исполнилось двенадцать. – Я уверена, что твоя мать проявила бы сострадание.

– Мои братья никогда не грабили экипажи и не угрожали убить лакея, – отвечает Леопольд.

– Сомневаюсь, что эти мальчишки делали это ради развлечения. Посмотри на этого, – говорит она, кивая в сторону самого младшего на вид. – Кожа да кости. Как ты думаешь, когда он в последний раз ел?

Леопольд молчит.

– У тебя мягкое сердце, и я восхищаюсь этим, но они сделали свой выбор. Должны быть последствия.

Софрония пытается скрыть нарастающую тревогу, пока с каждым ударом лошадиных копыт в ее голове эхом отзываются слова матери. «Он наш враг, и ты больше этого не забудешь».

Для Беатрис поездка к селларианскому дворцу в городе Валлон проходит как в тумане. Вскоре после того, как они покидают последний постоялый двор, дамы в ее карете, уставшие от дороги, засыпают. Беатрис смотрит в окно, ища вдалеке признаки приближения к Валлону.

Она знает, что будет скучать по сестрам, и уже ощущает пустоту в своем сердце, как раньше ощущала пустое пространство во рту после потери молочного зуба. Она ничего не может поделать с этим ощущением потери, но при этом жаждет получить Селларию, жаждет перемен, жаждет ощутить вкус власти, которую ее мать всегда бережно охраняла, словно дракон из детской сказки.

Пока ей некуда торопиться, она вспоминает о задаче, которую поставила перед ней мать.

«Очаруй темаринского посла, – сказала ей императрица. – Я хочу, чтобы он так вокруг тебя обвился, что по одному твоему слову будет готов прыгнуть с Альдерских скал».

Это будет достаточно легко – в конце концов, для этого ее и растили. Обучали очаровывать, обольщать и подчинять своей воле людей, особенно мужчин. В ее распоряжении целый арсенал уловок, которые ей показали куртизанки: как смеяться и дотрагиваться до руки мужчины, позволяя прикосновению на секунду задержаться. Как улыбнуться так, чтобы показать ямочку на щеке. И, самое главное, как быстро и точно определить, что ему от нее нужно и как это желание исполнить. Как быть смущенной и невинной. Смелой и соблазнительной. Застенчивой и романтичной. Наглой и остроумной.

У каждого есть фантазия, и Беатрис научилась воплощать каждую из них. Надо лишь понять, чего человек хочет.

Все, что она знает о посланнике Темарина, лорде Савеле, говорит о том, что его будет легко очаровать. Вдовец за сорок, он половину своей жизни провел при селларианском дворе, где использование звездной пыли строго запрещено. Шпионы ее матери говорят, что все при дворе не любят его и не доверяют ему, но не больше, чем сам король, который не упускает возможности оскорбить посла. Однако лорда Савеля, похоже, не смущает отношение короля и всего двора: он находится в Селларии, чтобы работать, и, судя по всему, делает это хорошо. Поддерживать мир между Селларией и Темарином почти два десятилетия с окончания Целестийской войны – трудная задача, учитывая слухи о вспыльчивости и безрассудной импульсивности короля Чезаре. Их селларианские шпионы считают, что лорд Савель единолично помешал королю объявить войну тем, кого тот считал язычниками-темаринцами, не менее дюжины раз.

Беатрис уверена, что лорду Савелю наверняка одиноко.

«Ты хочешь, чтобы я флиртовала со стариком? – спросила Беатрис свою мать. – Он мне в отцы годится».

Императрице это не понравилось, потому что она не любила, когда ее инструкции подвергали сомнению. Но Беатрис никогда не умела держать язык за зубами, как и ее сестры. Если честно, она никогда особо и не пыталась. «Я надеюсь, что ты сделаешь все возможное, чтобы его заполучить, – холодно ответила императрица. При виде испуганного взгляда Беатрис она рассмеялась. – О, Беатрис, прошу тебя. Роль скромницы тебе не подходит. Ты сделаешь то, что нужно».

Дамы в карете начинают шевелиться. Экипаж пересекает мост, ведущий в город с разноцветными шпилями, выглядывающими из-за окружающих его со всех сторон стен, и Беатрис забывает свою мать, забывает эти инструкции и то, какое отвращение они у нее вызывают.

– Ах, Валлон, – с тоской в голосе говорит одна из дам. Она ближе всех к Беатрис по возрасту, но все же старше ее как минимум на десять лет.

Ее зовут Бьянка, вспоминает Беатрис, графиня Лавелльская, которая стесняется размера своих ушей и имеет склонность издеваться над молодыми дамами при дворе. Они еще даже не добрались до места, а Беатрис уже убедилась в правдивости этих слухов. Конечно, графиня вела себя не так очевидно, все-таки она не настолько глупа, чтобы открыто грубить своей будущей королеве, но были и двусмысленные комплименты, и испепеляющие взгляды, и остроты в ее сторону.

Каждый раз Беатрис скрипела зубами и делала вид, что ничего не замечает, даже когда другие дамы ухмылялись и, прикрывая рот рукой, хихикали. Мать научила ее многим вещам, по большей части неприятным, но главное – она научила ее терпению.

Беатрис наклоняется ближе к окну, пытаясь увидеть как можно больше города, но даже издалека взгляд не может охватить его весь. Столица Бессемии, Хапантуаль, могла поместиться в него как минимум трижды.

Внезапно Беатрис – всегда слишком громкая, слишком яркая, слишком шумная – чувствует себя маленькой, как мышь в соборе.

Они приближаются и подъезжают через мост к городским воротам – огромной позолоченной конструкции, украшенной радугой драгоценных камней, которые словно оживают, ярко сверкая в полуденном свете. Затем они проезжают через лабиринт извилистых улиц, мимо ярко раскрашенных городских домов и усадеб, благоухающих садов с цветами, которые Беатрис никогда не видела, и людей, одетых по моде, которую в Бессемии сочли бы слишком яркой и вычурной. Весь город суетится и так блистает, как она и представить себе не могла. Какофония городских звуков поражает ее слух, будто сладчайшая мелодия.