сопровождать его. Он вышел наружу и тут же провалился в глубокий снег, устлавший все вокруг. Он собрался было вернуться обратно, но дома за спиной уже не было. Только снежная пустыня без единого строения и деревца. Ветер нес стаю мелких снежинок, которые кололи лицо и застревали в его бороде. Воздух вокруг был каким-то сизым и жидким, как молоко от больной коровы, и заполнен роящимися снежинками.

Он двинулся вперед, потому что надо было куда-то идти. Тяжело переступая ногами в плотном снегу, он шел некоторое время, часто моргая и обтирая лицо, пока не набрел на огромный провал, который словно делил землю надвое. Огромная яма была заполнена переплетенными корневищами исполинских деревьев, что было странно, поскольку над снежной равниной не возвышалось ни единого ствола. Приглядевшись, Мегинбьерн увидел, что в этом сплетении, уцепившись за один из толстых корней руками и ногами, висит его отец. Глаза его были закрыты, будто он спал. Мегинбьерн стоял на краю пропасти, скованный внезапно подступившим ужасом, и разглядывал своего давно умершего отца, повисшего в корнях дерева. Вдруг отец открыл глаза и посмотрел на него взглядом, наполненным сизым воздухом, снежинками и ветром. Он сказал:

– Дай мне хлеба.

– Но где… – растерянно начал Мегинбьерн.

– Дай мне хлеба, – требовательно повторил отец.

Мегинбьерн обернулся в поисках съестного и снова увидел свой дом, который стоял странно тихий и как будто настороженный. Он вошел в просторный зал, где не осталось ни одного человека. На большом столе, который еще недавно был подготовлен к обильной трапезе, лежал преломленный хлеб. Он взял несколько ломтей и собрался идти наружу. В доме было тихо, но чувствовалось чье-то незримое присутствие, словно за ним наблюдали. Он повернулся к выходу, но увидел отца лежащим на лавке. Его плечи были обнажены, тело по грудь укрывала чистая грубая ткань. Отец снова открыл глаза и сказал бесцветным, монотонным голосом:

– Мы сказали всем, что Гедда родила мертвого ребенка.

«Так вот почему она не вышла к гостям! – подумал Мегинбьерн. И тут же спохватился: – Кто это „мы“? Кому сказали? Ребенок снова не уцелел. Это плохо».

– Не волнуйся, сын, – все так же глядя на него из пустоты, сказал его мертвый отец. – Лодочник Брунольв определит ее куда нужно.

«При чем тут лодочник?» – хотел спросить Мегинбьерн, но не успел. Лицо отца высохло, сморщилось, как плохо обработанная коровья кожа. Глазницы, в которых мгновение назад клубился снег, провалились и смотрели на него как два брошенных животными дупла, затянутых паутиной.

Мегинбьерн в ужасе отпрянул и проснулся, тяжело дыша. Он глубоко вздохнул, успокаивая бешено мчащееся сердце. И тут же ощутил чье-то чужое присутствие, которое беспокоило его во сне.

– Господин, – раздался где-то в темноте над его головой знакомый мужской голос. Но чей? Он никак не мог вспомнить. – Господин, там, у дома, стоит женщина. Она говорит, что лодочник собрался украсть вашу жену.

***

Когда рушится весь мир, какая разница, что кричит человек, падая в пропасть? Поэтому, выбежав вслед за Мегинбьерном и его людьми на берег, где в лодке сидела Гедда, а Брунольв обнимал ее за плечи, Уна закричала:

– Будь ты проклята, маленькая потаскуха! Пусть твои дети умрут в твоей утробе!

Сила ее горя и отчаяния заставила конунга и его людей остановиться, и они не сразу бросились к лодке. Пользуясь их замешательством, Брунольв выпрыгнул из суденышка и шагнул на берег, прикрывая Гедду, которая замерла в лодке, как испуганный зверек.

– Что ты наделала, Уна? – спросил Брунольв, с ужасом понимая, что в один миг лишился всего. Он понял, что это его возлюбленная привела на берег людей Мегинбьерна, и его мир раскололся, как лед на весенней реке, и части его стали стремительно расползаться друг от друга.

Уна знала, как называется то, что она сделала. Это возмездие. За то, что смеялся с этой маленькой змеей на берегу. За то, что сидел рядом и не скрывался и поэтому девушки стали хихикать у Уны за спиной. За то, что нарушил порядок вещей и терзавшие подозрения не давали ей уснуть. За то, что она ночами караулила у его дома, когда он выберется из своей норы и поползет к этой гадюке, чтобы целовать ее сапоги.

Она поняла, что он собирается выставить ее на позор и сбежать. Но она не сразу догадалась когда. О, нет! Хотя потом она смекнула – ведь это было так просто, – что он никуда не сбежит, не получив денег за свою лодку. И вот вчера, когда Мегинбьерн пришел на берег со своей маленькой ядовитой женой, Уна увидела, как Гедда приблизилась к Брунольву и что-то сказала. Она увидела, как напрягся Брунольв, поняла, что Мегинбьерн ничего не услышал, и решила действовать. Она не будет страдать одна, не станет, краснея от стыда, ходить по деревне. Те, кто разрушил ее маленький мир, тоже будут страдать.

Глядя на Уну с ее искаженным гневом лицом, Брунольв внезапно понял всю чудовищность свершившейся ошибки. Накануне, когда Мегинбьерн осматривал лодку, Гедда тихо сказала ему:

– Сегодня.

Он понял, что она решилась. И хотел только одного – отговорить ее. Спасти ее, Уну, себя. Жить простой, незаметной жизнью. Поэтому, дождавшись темноты, он прокрался на берег и стал ждать. Но появившаяся Гедда была непреклонна и забралась в свою лодку. Брунольв обнял ее за плечи, гладил ее золотистые волосы и просил об одном: «Останься». А потом тишину, нарушаемую только плеском волн, разорвал топот множества бегущих людей и отчаянный крик Уны.

Брунольв верил, что ему удастся все исправить. Он сказал громко, обращаясь к Уне, надеясь, что она поймет, как ошибалась в нем:

– Я люблю тебя.

Но она ничего не успела ответить. За нее все сказал Мегинбьерн:

– Схватить обоих!

Когда его люди бросились к суденышку и замершей на дне Гедде, конунг подумал, как прав был его отец. Лодочник привел его жену в Хель. И она окажется там, как только он срежет с ее глупой головы золотистые волосы.

***

Гедда говорила, что жизнь не заканчивается за лесом и поворотом реки, и Брунольв собирался это проверить. Поэтому он побежал, спасая свою жизнь. Река могла бы стать спасением, но путь к ней отрезали подручные Мегинбьерна, а дальше берег слишком высоко вздымался над водой. Спускаться к ней в темноте было опасно, тем более что преследователи не отставали. И если бы он споткнулся на крутом берегу, и без того слабый шанс на спасение мог исчезнуть. Поэтому он решил укрыться в лесу и со всех ног несся