Поначалу ничего примечательного не происходило. Автобус летел по незнакомым улицам, надрывно рычал, размашисто вилял на поворотах тяжелым корпусом. Бабушка сидела рядом с Надей, без конца листала со вздохами какие-то бумаги. Утренний дождь закончился, и теперь над коростами плывущих мимо крыш назревало солнце. Нагревало Надино автобусное окно. Надя щурилась, и солнце переливалось между ресницами золотистым топленым медом.

И тут она стала прислушиваться к разговору сидящих впереди. А точнее, разговор как будто сам выплыл из внешнего мира в ее сознание.

— Вот блин! — сказала коротко стриженная красноволосая девушка, нервно потрясая телефоном.

— Что такое? — спросил парень с крепким белобрысым затылком.

— Да маме надо срочно включить мой старый ноут. Ее сломался. Сонькины анализы надо сканировать и врачу отправить этому новому. А я пароля не помню.

— Вообще не помнишь?

— Ну, там было что-то связано с «Синим страхом». Я его как раз тогда посмотрела. Какое-то кодовое слово из записки.

— И?..

— Да не помню, говорю же! Не знаю, что делать. Не пересматривать же теперь весь фильм ради этого слова. Да и времени нет на это. Ты сам-то не знаешь?

— Не, извини, я такую хрень не смотрю.

Надя застыла, приоткрыв рот. Конечно, она знала «Синий страх» наизусть. И слово из записки, полученной Эдрианом на сорок третьей минуте фильма, прекрасно помнила. Это слово тут же собралось в Надиной голове из разноцветных звуков и зависло где-то на краю горла. Будто капля, которая все тяжелеет, набухает, но никак не может упасть.

За окном возникла неподвижная «скорая помощь», припаркованная у подъезда. И двое одетых в белые халаты людей с носилками. Надя не успела разглядеть лежавшего на носилках, но внутренне вздрогнула. Солнечное тепло куда-то делось, и резко подступивший мороз вытянул тысячи крошечных кусочков кожи. Вытянул и с силой перекрутил.

— Проснись, — вдруг сказала Надя.

Очень тихо, но сказала. И тут же опустила голову. Заметила, что к левому сапожку прилип багровый лист. Совсем осенний. Вспомнила, как прошлым летом однажды поехала с родителями за город, на дачу к какому-то папиному другу. У этого друга на участке росла малина, и ее листья зеленели густо и сочно. Время от времени раскрывали жаркому летнему ветру свою бледную изнанку. А потом этот друг умер от передозы, как сказал папа. Надя не знала, что такое передоза.

— Проснись, — повторила она чуть громче и подняла глаза. Мороз начал отступать.

Сидящие впереди парень и девушка повернулись к Наде и удивленно на нее посмотрели. У девушки на брови была сережка, а у парня — маленький шрам на щеке.

— Точняк, «проснись». Спасибо! — сказала девушка после трехсекундной паузы и тут же отвернулась. Полезла в свой телефон.

Надя медленно перевела взгляд на бабушку. Та смотрела застывшим, не моргающим взглядом. Рядом с багровым осенним листком на Надином сапожке лег исписанный лист формата А4, соскользнувший с бабушкиных колен. Бабушка не стала его поднимать.

И вот сейчас Надя сидит на кухне и в четырнадцатый раз за день повторяет свое первое слово. Теперь уже застывшим взглядом на нее смотрит мама, пришедшая в гости по такому невероятному поводу. Пришедшая в гости в первый раз после Надиного переезда.

— Вот видишь! — говорит бабушка. — Я тебе обещала, что человека из нее сделаю? Не прошло и месяца, а она у меня заговорила!

— Как тебе это удалось? — шепчет мама.

— А вот так! Внимание надо ребенку уделять.

— Да я и уделяла…

— Да как же, уделяла она. В телефон пялилась без конца и вино пила с этой своей шалавой. А я с Надюшей занималась — и вот результат! У нее сейчас язык совсем развяжется, так она еще и в школу пойдет, как все дети, и болтать будет без умолку!

Стоящий на пороге кухни дядя Олег закатывает глаза и страдальчески сводит брови:

— Только меня пусть не смеет доставать болтовней! У меня вообще-то работа, если вы забыли.

Надя не собиралась никого доставать.

Слова и правда вышли из горла в большом количестве. Сначала выходили медленно, друг за другом, а потом хлынули потоком. Вырвались наружу из заточения, разбили своим напором плотную немоту.

Но Надя обращала их в основном к себе самой. Ходила в одиночестве по комнате, садилась на подоконник, ложилась на пол — и говорила вполголоса. Вспоминала титры и реплики из сериалов, правила викторин. Только теперь все знакомые слова оказывались вовне, разлетались за пределами Надиного тела. Периодически Надя вздрагивала, осознавая, что звуки, которые она слышит, исходят от нее. Завернуты в оболочку ее голоса.

Впрочем, иногда Надя разговаривала и с другими людьми — в основном с бабушкой. Но только когда та обращалась к ней сама.

— Надюш, подай мне ту синюю тетрадку, что на мусорном ведре лежит. Этого оболтуса Назарова еще надо проверить, — просит бабушка и прижимает руку к сердцу. — Представляю, что он там понаписал. Сведут они меня в могилу, и кто за вами с Олежкой будет присматривать?

Надя берет тетрадку и внимательно смотрит на обложку. Корявые размашистые буквы выстраиваются в голове и обрастают цветом. Наливаются каждая своей краской. «О» — белая, с темно-зеленой каемкой. «Р» — песочно-желтая. «Л» — ярко-голубая, как летнее небо, разлитое ровно, без прожилок. Еще одна «О», чуть поменьше, и каемка бледнее. «В» — сочно-коричневая, почти янтарная, как яблочное варенье. А если смотреть в целом, то цвет первой буквы главнее всех и чуть смазывает своей белизной цвета остальных.

— Здесь не Назаров, а Орлов, — говорит Надя и кладет тетрадь на стол.

Не отнимая руки от сердца, бабушка резко поднимает голову:

— Так ты читать умеешь?

Конечно, умеет. Надя выучила буквы уже давно. Но не по книжкам, что ей настойчиво совали — сначала мама, потом бабушка. Выучила сама, разглядывая цветные слова из викторины, которая вечером шла по телевизору пестрым журчащим фоном, пока родители ругались или смотрели каждый в свой телефон. Надя скользила взглядом по экрану, по ярким квадратикам с буквами, и слушала закадровый голос. Буквы сходились воедино со звуками и постепенно врастали в сознание. Сначала были накрепко связаны с первичными, викторинными цветами. Но потом стали наполняться другими образами. «М» — золотистая, как мамины волосы. «Л» — лето, синее летнее небо, синяя лейка, которая с мая по август стояла на цветастом подоконнике из дома напротив. «Р» — песочная теплая Ривьера с рекламного плаката недалеко от поликлиники. «Х» — нечто фиолетовое, трупное, потому что именно такими были круги под глазами умирающего Харви из сериала «На краю сна».

А через два дня Надя признаётся, что умеет еще и считать.

Это получается нечаянно. Бабушка опять отняла коробки с пуговицами. Убрала на полку. А Надя на этот раз решила не сдаваться: незаметно подтянула к шкафу трехступенчатую стремянку. Стремянка была тяжелой, но Надя справилась. Пока тащила ее по коридору, неотрывно смотрела на верхнюю ступеньку, где было три ржавых пятна. Наде все казалось, что эти пятна — силуэты вышедших из подъезда в зимний вечер людей. Семьи?. Родители сгорбились от мокрого холодного ветра и разошлись в разные стороны, к краям, а маленькое пятно посередине — это их ребенок, оставшийся у дверей. Не знающий, куда идти.