— Угу.

— Ты поняла, что мы любили друг друга?

— Да… Господи, да… Не забывай про руки.

— Если бы это был По, Стивенсон, Верн или Уэллс, я покинул бы лагерь, привлеченный странным звуком или неясной фигурой.

— Что?

— Неважно. Я встал и отошел к ручью. Видишь ли, мысли об Арабелле вызывали у меня сильнейшее возбуждение. Выражаясь твоим языком, мне приспичило подрочить.

Мадлин ничего не сказала, но профессиональная закалка заставила вздрогнуть спину под моими ладонями. Так. Ладно. Не отвлекаемся.

— Я сделал шагов двадцать к деревьям вдоль ручья, расстегнул штаны и, задрав голову, начал себя удовлетворять. Я знал, что расскажу об этом Арабелле, когда вернусь домой. Для нее это было бы самым сладким таинством…

Я начал историю с хладнокровным автоматизмом, но теперь, сам того не желая, втянулся. Внезапно я ощутил, что двести лет — невозможно короткий срок. Воспоминание об обращении казалось колючкой, которая оцарапала меня всего секунду назад. Хотя меня тогдашнего и меня нынешнего разделяли две тысячи жертв. Я думал о них как о заключенных концлагеря. Мое чрево стало им братской могилой. Это вполне могло бы не случиться. Это вполне могло бы случиться с кем-нибудь другим.

— Продолжай, — поторопила Мадлин. Рассказ мешал массажу. Терпение никогда не входило в число ее достоинств.

— Это было последнее мгновение моей жизни в качестве человека, — я переключился на ее бедра, — и это было хорошее мгновение: аромат хвои, журчание ручья, теплый воздух и умиротворяющий лунный свет. Я представил, как она смотрит на меня, обернувшись через плечо, а я вхожу в нее сзади…

— Напиши роман, милый.

— А потом на меня бросился оборотень.

— О.

— Я сказал «бросился», но на самом деле я просто оказался у него на пути. Он бежал. Я все еще сжимал в руке член, когда услышал какой-то шум. Я даже вскрикнуть не успел, как он прыгнул на меня — огромный, вонючий, обезумевший от страха, — а в следующий миг уже исчез. На какую-то секунду я ощутил все: его скорость и вес, остроту когтей, зловонное дыхание, резкую боль от укуса и единственный взгляд удивительно красивых глаз… Затем он бросился в темноту, а я рухнул на землю. Одна рука оказалось в ручье, рубашка отяжелела от крови. Ледяная вода, горячая кровь — что-то было в этом контрасте. Счет шел на секунды, но мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем появились Охотники. Тогда они называли себя иначе — Слуги Света. Я увидел на другом берегу трех всадников в плащах, у них были револьверы и копья с серебряными наконечниками. Один держал большой лук и колчан с блестящими стрелами.

— Нет, тебе точно надо писать роман.

— Они меня не заметили, а шум галопа все равно заглушил бы крик, даже если бы у меня хватило сил позвать на помощь. Я остался лежать, странно равнодушный, на грани между сознанием и бредом. Не знаю, сколько времени прошло. Может, секунды, может, дни. Лунный свет казался мне ангелом, созвездия нежно склонялись надо мной — Пегас, Большая Медведица, Лебедь, Орион, Плеяды… Когда я дополз до лагеря, рана перестала кровоточить. Чарльз благополучно проспал всю историю, и какой-то странный приступ отвращения удержал меня от того, чтобы немедленно его разбудить. Я решил вообще ничего не рассказывать. Да и что бы я мог сказать? Что девятифутовое чудовище, наполовину волк, наполовину человек, набросилось на меня из ниоткуда, укусило и исчезло, и при этом его преследовали три охотника на лошадях? Во фляге еще оставалось немного бренди. Я промыл рану и как мог перевязал ее парой платков. Потом подбросил в огонь хвороста и сел у огня, пытаясь осмыслить произошедшее. У нас не было оружия, но если бы чудовище вернулось, я мог хотя бы поднять тревогу…

Теперь я лежал рядом с Мадлин, правой рукой ловко массируя ей позвоночник в технике шиацу. Большая часть ее разума была сосредоточена на ощущениях от массажа, меньшая — профессиональная — отдыхала без дела. И только крохотную частицу занимало, не является ли весь этот бред аллегорическим рассказом о какой-то психологической проблеме.

— Я все-таки заснул, — продолжал я. — А когда проснулся, рана полностью затянулась, так что следующие четыре дня поездки я боялся, что в лучшем случае поддался галлюцинации, а в худшем — сошел с ума. Каждый раз, когда я подумывал с кем-нибудь поделиться — с Чарльзом в первую очередь, с Арабеллой, когда вернусь домой, — возвращалось тошнотворное чувство вины, и я снова закрывал рот.

Мадлин легким отточенным движением провела подушечками пальцев по моему члену.

— Конечно, скрывая случившееся от Арабеллы, я чувствовал себя так, будто меня распинают на Голгофе. Жена снова и снова вглядывалась в меня, но вместо прежнего узнавания находила лишь странное отличие — и чем неуловимей оно было, тем кошмарней.

— Эй, — шепнула Мадлин. — Гляди-ка, что у меня есть.

— Я плохо спал, впадал то в отчаяние, то в эйфорию, два или три раза у меня без причины начинался жар, и весь месяц со дня укуса во мне нарастало странное новое вожделение, какого я никогда раньше не испытывал.

Мадлин повернулась и, ловко действуя бедрами, направила мой член в готовую принять его расщелину.

— Днем меня одолевали фантазии и только ночью я находил некоторое успокоение во сне. Арабелла… Что она могла дать мне, кроме своей любви? Больше у нее ничего не было. Но для меня ее любовь была словно жаркий солнечный свет для обожженной кожи.

По движению плечей Мадлин я понял, что она роется в сумочке на полу. Тишина. Затем шелест фольги. Мне передавалась легчайшая дрожь ее запястий, рук, плечей. Я прижимался грудью к ее спине, и наши сердца бились в унисон. Она ждала единственно верного момента. Внезапно я понял, что ей все еще сложно подавить ту крохотную частицу себя, которая не хочет быть проституткой. Собственная эрекция напомнила мне, как дрожала когда-то мальчишеская рука.

— Никогда еще, даже в медовый месяц, Арабелла не казалась мне такой желанной, — сказал я. — Но каждый раз, когда мы оказывались наедине, что-то меня останавливало. Нет, не импотенция. Моим членом можно было дробить камни. Скорее это был странный порыв подождать, подождать еще немного…

Мадлин вскрыла презерватив и медленно натянула на мой член. Со мной она пользовалась кондомами самого простого дизайна. После второй ревизии безразмерной сумочки она достала лубрикант и выверенным движением нанесла на большой и указательный пальцы левой руки. Я с величайшей осторожностью поднялся с кровати, словно любая мелочь — даже скрип матраса — мог нарушить эрекцию. Мадлин встала на четвереньки спиной ко мне: колени сведены, ягодицы подняты в жесте похотливой покорности. Если ее и интересовала моя история, то теперь — исключительно как рабочий инструмент, словесный афродизиак. Это требовало особой осторожности, и она об этом знала; такой подход мог обернуться против нее. Мадлин снова прогнулась, чтобы обработать лубрикантом анус.

— И что было дальше? — шепотом спросила она.

Арабелла раскинулась на кровати, нагая, с выражением лица, какого я никогда раньше не видел. Я заметил свое отражение в огромном позолоченном зеркале, подарке Чарльза нам на свадьбу: мой изменившийся облик был фантастично-абсурден и при этом — до скуки прозаичен.