Язык у него заплетался, дыхание было влажным и теплым.

– Стэнли… – процедила я и отодвинулась в сторону, подальше от него, подальше от бетонного столба. – Стэнли, боюсь, никаких «нас с тобой» не существует.

– О, – отозвался он, слегка задетый за живое, но скорее озадаченный, нежели возмущенный. – Но я…

– Дело не в тебе, – отрезала я.

Он с серьезным видом кивнул.

– Дело в твоем покойном муже, да? – спросил он. К нему вновь вернулась самоуверенность; он полагал, что наконец получил ответ на невысказанный вопрос и знает верное средство, способное исцелить мою рану. – Марни сказала…

Она наверняка предупредила его, что следует проявить деликатность и такт и не гнать лошадей.

– Нет, Стэнли, – твердо возразила я. – Дело не в Джонатане. – И это была правда. – И не в тебе. – И это, пожалуй, тоже была правда. – Все дело во мне.

Из-за угла вывернул красный двухэтажный автобус, прорезав ночную тьму ярким светом фар, – в кои-то веки точно по расписанию.

– Как думаешь, может быть, то, что ты сейчас чувствуешь ко мне…

– Мне было с тобой хорошо, – оборвала его я, хотя не знаю, зачем вообще это сказала, потому что нам обоим было совершенно ясно: данное утверждение абсолютно не соответствует действительности. – И можешь на здоровье общаться с Чарльзом, если он тебе так понравился. Но, думаю, продолжать это дальше нет никакого смысла. Я имею в виду нас с тобой. Прости, – добавила я. – И пока.

Я вскинула руку, и автобус, плавно замедлив ход, остановился передо мной. Я вскочила в салон, а когда двери начали закрываться, преувеличенно оживленно помахала Стэнли. Автобус тронулся, а мой спутник все еще озадаченно хмурился мне вслед.

За время, прошедшее с гибели Джонатана, я встречалась со многими мужчинами. Пожалуй, их было даже слишком много. Причем больше года я ни с кем из них не разговаривала. Но вокруг все начали беспокоиться, переживать, что я чересчур ушла в свое горе, и мне показалось важным убедить сочувствующих, что я по-прежнему активный участник своей собственной жизни. Потому что – это еще одна азбучная истина, и она рано или поздно открывается каждому – общеизвестно, что одинокая женщина, которая не находится в поиске, по крайней мере, романтической любви, практически наверняка глубоко несчастна.

Шутка. Можешь смеяться.

Правда заключается в том, что я не искала другой любви; глупо было рассчитывать на то, что в жизни такой ничем не примечательной серой мышки, как я, может случиться еще одна огромная любовь. У меня был Джонатан, и я даже не представляла, чтобы отношения с кем-то другим хотя бы отдаленно приблизились к тому, что связывало нас. А еще у меня была Марни. И ей приятно было думать, что я все еще в поиске, что я не отчаялась, не потеряла веры в справедливость этого мира.

И тем не менее я старалась ни с кем не встречаться слишком подолгу, отсюда мое стремительное бегство. Отчасти это объяснялось тем, что я находила их всех – и это правда, всех до единого – до отвращения самодовольными и совершенно невыносимыми.

Но есть и другая причина. Где-то в самой глубине души я опасалась, что могу по-настоящему кому-то понравиться.

Скажешь, это звучит слишком самонадеянно? Не спеши с выводами. До Джонатана я считала, что не способна никому внушить подобные чувства. Просто не верила, что кто-то может проникнуться любовью к человеку настолько угрюмому и неуверенному в себе. Но Джонатан разглядел во мне то, что считал достойным восхищения, достойным любви. Он был очарован моей азартной натурой. Его поражало, что я ни разу в жизни не проиграла ни в одной викторине в пабе. Ему нравилось, что я всегда и всюду прихожу заранее. Он изумлялся, когда я за день проглатывала целый роман. Его приводили в восторг моя дотошность, мой перфекционизм и даже стремление самостоятельно развесить в квартире картины. И в конце концов я сама начала любить в себе все эти черты.

Мне не хотелось, чтобы мужчины влюблялись в меня, потому что я никогда не смогла бы ответить им взаимностью. И я знала уже тогда – как знаю сейчас, – что отказ, как волдырь под кожей, как крохотная ранка, может перерасти в нечто значительно более серьезное.

Скажешь, это преувеличение?

Я так не думаю.

Впрочем, сейчас не время об этом говорить.

Хотела бы я рассказать тебе занимательную историю, но, увы, по-моему, она совершенно не подходит для развлечения. За сегодняшний вечер тебе предстоит услышать о множестве смертей. Однако, невзирая на внутреннее сопротивление, я пообещала говорить правду и это обещание наконец-то могу исполнить.

Я до сих пор точно не знаю, с чего же все-таки все началось, и понятия не имею, чем закончится, – но с чего-то же надо начать.

Итак, пару лет назад Марни с Чарльзом жили вместе в своей квартире, я же встречалась с мужчинами, причем ни один из них не стал мне мужем, и моя семейная ситуация была хоть и непростой, но управляемой. Таковы в двух словах обстоятельства, в которых началась эта история. История того, как он умер.

Большинство женщин под тридцать и чуть за тридцать любят разнообразие, спонтанность, возможность познакомиться с новыми людьми и попробовать в жизни что-то новое. Но только не я. Я навсегда осталась той одиннадцатилетней девчонкой, съежившейся от страха в школьном коридоре и ожидающей отвержения. Я никогда не пыталась активно искать с кем-то дружбы, поэтому друзей у меня практически нет.

Потому что у меня уже была подруга, понимаешь? И никто другой – ни смазливые блондинки в тугих джинсовых шортиках, вырезанных так высоко, что из них вываливаются ягодицы, ни парни в мешковатых джинсах и худи, по-братски раскуривающие косячок, ни звезды спорта в трикотажных костюмах и кроссовках, ни прилежные пай-девочки в очках и аккуратных блузочках, ни мальчики из хороших семей, щеголяющие своими костюмчиками, – никто из них не шел с ней ни в какое сравнение. Я в них не нуждалась и поэтому не искала с ними дружбы.

Я знала, что́ мне нравится. А нравились мне привычный порядок и предсказуемость. И нравятся мне по-прежнему.

Поэтому наутро, после того как Стэнли был выкорчеван из моей жизни, я отправилась навестить свою мать. Она жила в доме престарелых в пригороде, и на дорогу у меня уходило не меньше часа. А поскольку я любила приезжать не позднее девяти утра, чтобы попасть в число первых посетителей, то вставала по будильнику и выскакивала из дому ни свет ни заря.

Субботним утром в вагоне бывало тихо. Обычно среди немногочисленных пассажиров непременно находился господин в деловом костюме, с похмелья после пятничного разгула, затянувшегося до рассвета. Частенько можно было увидеть женщину с коляской, молодую мамашу, пытающуюся чем-то заполнить часы между бодрствованием и сном и между сном и бодрствованием – время, которого у нее еще несколько месяцев назад не было. Иногда в поезде встречались охранники, уборщики, медсестры, ехавшие домой после ночной смены. И всегда была я.