– Хочешь походить по небу?

– Я и так уже одной ногой там, – ответила девочка и слабо улыбнулась.

– Рукой, – сказала я. – Только рукой.

Мы засмеялись и выбежали на улицу, я – одной имеющейся у меня рукой – достала свое зеркальце (это было непросто – пришлось залезать правой в левый карман), а она взяла его – одной имеющейся у нее. Так мы и пошли вокруг корпуса: два одноруких бандита, из глаз которых сыплются золотые монеты. Потом за ней прибежала медсестра, и ее увели. Я не знаю, что с ней стало. Мне наложили гипс, и я пошла домой. То есть за мной приехала Вера. Она посмотрела на меня очень печально и сказала:

– Повторяешь мои подвиги?

– Стараюсь совершить свои! – бойко ответила я.

– Ну-ну, – сказала Вера. – Бог в помощь.

Меня всегда удивляло, как в ней это сочеталось, почему она – врач доказательной медицины, которая не верит в гомеопатию, плацебо и заговоры, – отчего-то верила в Бога. В отличие от нас, она знала даже основные церковные праздники, время от времени соблюдала пост и заглядывала в храм.

Я достаю из коробки фото: у меня гипс, весь изрисованный маркером.

Достаю следующее: аэропорт.

Это может быть любой аэропорт любого города мира: пластиковые ручки полиэтиленовых пакетов, стразы, блестящие тапки с помпонами, кепки со знаками давно исчезнувших республик, фиолетовая майка с розами, подошва босоножек в цветах, дырчатые сандалии на серый носок, забитые карманы джинсов – справа и слева, джинсы, состоящие из прямоугольных дыр, пушистые розовые банты, короткие бессмысленные джинсовки без рукавов, спортивные футболки, обтягивающие барабаны мужских животов, милитари-шорты, штаны под змею, штаны под леопарда, штаны с пайетками, штаны с кружевами. Вы попали в храм абсолютной безвкусицы, в очередь стоящих к Гудвину за мозгами. Если бы я тоже встала в эту очередь, я попросила бы храбрости.

Когда мама и Вера были вместе, мы много летали, так что мне пришлось слушать много аудиокниг. У нас была пачка карточек «майлз энд мо». Мы свои мили меняли опять на билеты и снова на мили, потом на билеты, и так без конца.

Если рейс задерживали, я начинала слушать книги. Слушала и спрашивала себя: о чем эта книга? Вот и сейчас. Спросите меня. Отвечаю: это книга о вас. О вас, ждущих ответов на главный и единственный вопрос: правильно ли я поступила тогда? Хорошо ли это, что я уйду – закрою дверь, выйду и растворюсь в потоке? О вас, до конца не верящих в то, что есть человек, который полюбит вас, возможно, на всю жизнь. Да и можно ли так – на всю? О вас, ожидающих рейса, замерзших в этих кондиционированных залах, покупающих втридорога кусок булки с мясом. Или мороженое.

– Будешь мороженое? – спросила меня Вера в каком-то аэропорту.

Утром мне удалили зуб, десна саднила, и Вера хотела помочь. Я мотнула заплаканным лицом. Мне было ужасно обидно, что пришлось удалять зуб ранним солнечным летним утром. Мы ехали от бабушки, и я вообще не хотела именно так запомнить каникулы.

На улице отчаянно пахло травой – утренние поливалки заставили ее запеть. Мама купила мне фарфоровую уточку. Уточка кособоко стояла на одной ноге, поджав другую, как будто хотела спрятать. Это была моя награда за смелость, хотя смелости в этом не было – меня заставили, и я не могла отказаться.

Но факт остается фактом: зуб лежал у меня в кармане, и вот он на фото – такой же странный, как был.

– Может, карамельное? – Вера не отставала.

– С шоколадными кусочками? – я смекнула, что можно поторговаться.

– И орешками.

– Ладно, – я сделала вид, что это одолжение стоит мне больших усилий. – И комикс.

Вера со вздохом кивнула и пошла оформлять мой заказ.

Лучшие канаты мира вьются из ниток бескрайней вины. И самые прочные.

Я никогда не ела такого вкусного мороженого: фотография есть в коробке.

Что я почувствовала, когда мои родители расстались? Такой вопрос мне часто задавал психолог. Я была очень огорчена. Это мягко говоря. На самом деле у меня долго было ощущение, будто ничего не происходит, они так и говорили, кстати: ничего не произошло, милая, все будет как прежде. И в то же время у меня было чувство, что рухнул мир, а я сижу на обломках, обхватив колени, и говорю себе: ничего же не произошло, чего мне так грустно-то? Это была стадия отрицания.

Я должна была ненавидеть Веру за то, что она оставила нас, но я ее почему-то любила. А как прикажете мне перестать ее любить? Или как злиться на маму? Ведь маму я тоже любила.

Мама, конечно, неправа. Я хотела, чтобы она ежедневно валялась у Веры в ногах, а она почти так и делала первые полгода. Я спрашивала у Веры: неужели так сложно простить? И ужасно злилась. Вера сдувала челку с лица и говорила: милая, просто ты не совсем понимаешь. Но я понимала все. Мама, поддавшись слабости, сделала глупость, Вера, поддавшись упрямству, никак не могла ей это простить. Что тут сложного?

Но все было сложно.

Я расставляла по дому их совместные фотографии – по одному и другому, по обоим своим домам. Больше всего меня злило, что, даже перестав путешествовать и менять города, я так и не обрела один-единственный шкаф – теперь мои вещи были раскиданы по двум квартирам.

Так что я старалась. Сталкивала их лбами на собраниях в школе и бралась за любые роли в своем театральном кружке, лишь бы почаще мелькать в спектаклях, на которые бы они обе пришли.

Однажды я заметила, что одна из них исчезает, как видит другую, и оставила свои попытки. Я научилась не замечать, что у нас больше нет семьи.

Хотя запоминать, где какие вещи лежат, я так и не научилась. Вставала утром с намерением надеть синий свитер, но его не было в этом шкафу, искала пол-утра носки в красную полоску, но они ждали меня на сушилке по другому адресу. Мама посоветовала мне завести каталог, но я сказала ей, что, если бы она вела каталог своих случайных связей, сейчас этой проблемы бы не было. Мама дала мне пощечину и заплакала, а я стояла и думала, что учебник по географии, скорее всего, тоже у Веры, а завтра контрольная.

В тот день за мной в школу пришла наша крупная во всех смыслах соседка Алена. Я иногда ходила играть к ним домой, когда родители шли в театр или на концерт. У Алены всегда были вафельные трубочки со сгущенкой, или орешки со сгущенкой, или еще что-нибудь подобное: сгущенное и сладкое.

Я удивилась и обрадовалась одновременно: Алена извлекла из кармана один из своих сладких козырей и полностью меня завоевала.

«Где мама?» – только и спросила я и, не дождавшись ответа, начала разворачивать приз. Домой меня Алена тоже не повела. Оставила играть со своей дочкой Дашей. Даша была уже в восьмом классе и играть со мной не очень-то рвалась, зато я была в восторге: я могла трогать любые игрушки и тискать большого жирного кота, пока Даша не отрываясь торчала в телефоне.