— А теперь, если ты ставишь под сомнение мои приказы и мою стратегию…

— Я просто хотел уточнить — и все!

Он погрузился в раздумья, глядя неведомо куда и постукивая пальцем по подбородку.

— Как сейчас помню, это было семнадцатого января семьдесят девятого в Валансьене: тогда он и говорил о своей собаке.

— У тебя железная память.

Три дня я играл роль ведущего, который выходит из машины, чтобы оказать помощь Басте: тот научился по команде моментально укладываться на обочине. Он высовывал язык и виртуозно притворялся мертвым.

Наполеон подкрадывался сзади и утаскивал меня, зажав мне ладонью рот. Я делал вид, будто отбиваюсь. И в два счета оказывался в багажнике. Наполеон останавливал секундомер и объявлял:

— Семнадцать секунд — и он в багажнике под замком. Железно! — Потом, хлопнув по капоту, говорил: — Славная машинка, мой “пыжик”!

Все эти дни, помогая деду готовиться к великому делу, я испытывал смутное беспокойство. У меня создалось ощущение, будто он идет по канату над пропастью, но все равно мы смеялись и шутили. Организация похищения Этого превратилась в самую увлекательную на свете игру.

В полдень Наполеон открывал банку сардин, одну бросал Басте — тот ловил ее на лету, — остальные по очереди аккуратно подцеплял ножом и выкладывал на куски хлеба. Мякиш быстро пропитывался маслом, оно капало нам на штаны, но мы не обращали внимания.

— Дед, — однажды спросил я, — мы собираемся запихнуть Этого в багажник, так?

— Ты понятливый.

— Хорошо, а потом? Что мы с ним будем делать?

Он понимающе улыбнулся с видом человека, у которого все под контролем.

— Хе-хе, я же тебе говорил, Коко, я ничего не пускаю на самотек. Все просчитано.

Наполеон указал пальцем на пришвартованные у берега канала баржи.

— Видишь вон ту баржу? Мы его на ней спрячем.

— Но он же сбежит!

— Меня бы это удивило. Ну разве что он любит купаться в ледяной воде. Потом я отчалю.

Он трясся от смеха так, что уронил сардину.

— Э-э… Ты хочешь сказать, что…

— Вот именно. Здорово, да? Я смоюсь. О, ненадолго. На несколько недель, просто проветриться. Надо проучить недотыку! Хочет меня закрыть — пусть побегает. Что ты на меня так смотришь?

— Ты умеешь управлять баржей?

Он пожал плечами:

— Подумаешь! Тоже мне проблема! Вряд ли это труднее, чем водить машину.

— А куда ты поплывешь на барже вместе с Этим?

— В Венецию. Пусть отдохнет от своего транзистора. Увидит что-то еще, кроме трибун спорткомплекса или этих многофункциональных залов, где в сортирах никогда нет туалетной бумаги. Вольный ветер! Вольная жизнь! Думаю, он не станет задавать слишком много вопросов.

Я улыбнулся. Воображение унесло меня ввысь, я увидел баржу Наполеона на венецианском Большом канале, услышал, как ведущий донимает деда бесконечными вопросами, написанными на зеленых, красных, синих карточках. Он прав, это великое дело. Игра ва-банк, которая войдет в историю. Мне так нравилось, когда он ощущал себя сильнее всех на свете.

Дед посмотрел на часы:

— Итак, раз уж мы заговорили об Этом…

Наполеон нашел нужную радиостанцию. Голос ведущего, поначалу невнятный и далекий, зазвучал яснее. Вопросы следовали один за другим, вязкие как повидло. Может, он и вправду нас ждет?

— Потерпи немного, приятель, — произнес Наполеон, — совсем скоро ты сорвешь банк. Мы идем!

И мы пошли. В ту среду Наполеон, свежий как горный ручей, бросил прощальный взгляд на свой дом. Ночью я плохо спал, и у меня немного слипались глаза. К нетерпению примешивалась легкая тревога, и я спрашивал себя, правильно ли я поступил, никому ничего не сказав. Но непоколебимая уверенность Наполеона развеяла все сомнения:

— Мы на финишной прямой, Коко!

Наконец мы отправились в путь — к буксирной тропе, на верном “пежо”, с запасом собачьего корма и несколькими бутылками кетчупа. Баста вальяжно расположился на заднем сиденье, словно голливудская звезда. Наполеон дернул ручной тормоз и постучал по часам на приборной доске, проверяя, нормально ли они работают.

— Все просто супер! — радостно воскликнул он. — У нас еще полчаса.

Мы вместе обошли машину. Дед попинал шины, чтобы удостовериться, что они не спущены. Я проделал то же самое. Он остановился у багажника, задумчиво трогая подбородок.

— Я тут кое о чем подумал, Коко. Так, ерунда, но все-таки… Этот — сколько он весит, на твой взгляд?

— Откуда я знаю? По радио не очень-то поймешь.

— Вот будет смешно, если он окажется слишком длинным и его лапы сюда не влезут. Надо бы проверить.

Сказано — сделано. Он открыл багажник.

— Я туда заберусь, Коко, и мы прикинем. Быстрее, надо поторапливаться.

Он залез в багажник и поджал ноги. Наискосок — в самый раз.

— Закрой, Коко, хочу посмотреть, как тут внутри.

Хлоп. Молчание. И все. Прошло несколько секунд.

— Дедушка, ты там?

— А где, по-твоему, я могу быть? Ушел танцевать джерк? Открывай.

Баста посмотрел на меня. Мне стало смешно. И я сказал:

— Не могу. Ключи у тебя.

На несколько секунд воцарилась тишина. Потом из машины раздался рев:

— Твою мать!

Оценив таким образом свое положение, дед занервничал, заворочался внутри багажника, стал бить ногами и молотить кулаками. Бесполезно. Ловушка захлопнулась.

— Пропустим! — кричал дед. — Мы же его пропустим! Еще чуть-чуть — и мы сотворили бы шедевр!

Машина раскачивалась. Амортизаторы жалобно попискивали. Текли минуты. Прошло четверть часа. Потом полчаса.

— Рассчитал же все до миллиметра, — жалобно стонал он. — Пропало дело! Такой план — и все псу под хвост!

— Придется вызвать подмогу! — сказал я. — У папы, скорее всего, есть дубликат ключей.

— Ни за что. Ты слышишь меня? Никогда!

— Но ведь ты скоро проголодаешься!

— Здесь полно собачьего корма.

В любом случае оставаться в таком положении было невозможно. Сначала прохожие и велосипедисты стали подозрительно посматривать на десятилетнего мальчишку, разговаривающего с багажником “пежо”, потом Наполеон стал кашлять, хрипеть и задыхаться.

А мне хотелось есть и пить, к тому же было страшно. В довершение всего Наполеон заявил:

— Я писать хочу.

Спустя еще немного времени ситуация накалилась: два жандарма остановили машину на обочине шоссе, и их фигуры замаячили в конце дороги. Баста тут же рухнул на бок и притворился мертвым.