— Совершенно верно, господин Зельб. В принципе их действия в одном и в другом случае должны быть разными, но эти случаи трудно отличить друг от друга обычными способами. Например, из-за какой-нибудь одной угольной электростанции, которая резко превысила допустимые нормы выброса и которую не смогли вовремя выявить как источник загрязнения и призвать к порядку, останавливается все движение, а предприятия вынуждены сокращать производство. Чем новая модель непосредственной регистрации вредных выбросов особенно хороша, так это тем, что она, во всяком случае теоретически, позволяет избежать указанных вами проблем, господин Зельб. С помощью датчиков параметры выбросов измеряются там, где они возникают, и передаются в Региональный вычислительный центр, который таким образом имеет полную картину вредных выбросов. Более того, вычислительный центр вводит данные о выбросе или выбросах в электронную модель региональных метеорологических условий на ближайшие сутки, то есть составляется метеорограмма, позволяющая прогнозировать смог. Система раннего оповещения, которая на практике работает не так хорошо, как в теории, по той лишь причине, что метеорология попросту еще не выросла из детских штанишек.

— А как вы в этой связи оцениваете вчерашнюю ситуацию? Оправдала себя новая модель или скорее подвела?

— Она, конечно, сработала… — Эльмюллер задумчиво теребил свою бородку.

— Нет, нет, господин Зельб, тут я все-таки должен расширить узкотехнический взгляд на проблему до общеэкономической tour d'horizont.[33]Раньше бы ничего подобного не случилось. А у нас вчера разразился этот хаос с объявлениями через репродукторы, полицейскими проверками и комендантским часом. И для чего? Облако рассеялось само по себе, без всякого участия защитников охраны окружающей среды. А сколько страху! Подорвано доверие населения, пострадал престиж РХЗ — tante de bruit pour une omelette.[34]To есть этот случай как раз может послужить для федерального Конституционного суда наглядной иллюстрацией несоответствия нового законодательного регулирования.

— Наши химики сейчас выясняют, могут ли вчерашние показатели вообще оправдать объявление смоговой тревоги, — вновь взял слово Эльмюллер. — Они сразу же приступили к анализу данных о выбросе, которые мы тоже регистрируем в своей системе МЕТ и в информационной системе управления производством.

— Во всяком случае, за промышленностью все-таки было признано право на онлайн-доступ к государственной системе регистрации вредных выбросов, — сказал Остенрайх.

— Господин Эльмюллер, вы допускаете, что авария и случаи внедрения в компьютерную систему завода взаимосвязаны?

— Я и сам уже думал об этом. У нас практически все производственные процессы управляются с помощью компьютеров, и существует множество перекрестных связей между управляющей ЭВМ и системой MBI. Манипуляции из системы MBI? Я не могу исключить такой возможности, несмотря на множество защитных устройств. Однако о вчерашней аварии я знаю недостаточно, чтобы подтвердить обоснованность этой версии. Страшно представить себе последствия, если она подтвердится.

Остенрайховская интерпретация вчерашней аварии так меня заинтересовала, что я даже чуть не забыл про свою руку на перевязи. Я распрощался с ними и удалился в сторону буфета. Запасшись порцией филе барашка под корочкой из зелени на подогретой тарелке, я озирался в поисках Фирнера, когда ко мне подошел Шмальц.

— Господин доктор, мы с супругой были бы рады выпить с вами хотя бы кофе. — Похоже, он откопал мой титул и был рад с его помощью лишний раз обойтись без шипящего звука.

— Спасибо за приглашение, господин Шмальц, это очень любезно с вашей стороны, — сказал я как можно приветливее. — Но понимаете, до конца расследования я, к сожалению, не располагаю своим временем.

— Ну, значит, в другой раз. — Шмальц заметно огорчился, но, зная, что служебные интересы стоят выше личных, он с пониманием отнесся к моему отказу.

Я наконец отыскал глазами Фирнера, который как раз с тарелкой в руке возвращался от буфета к своему столику. Он на минутку остановился.

— Приветствую вас. Ну что, выяснили что-нибудь? — спросил он, неловко держа тарелку перед грудью, чтобы прикрыть пятно от красного вина на рубашке.

— Да, — ответил я просто. — А вы?

— Как прикажете вас понимать, господин Зельб?

— Представьте себе шантажиста, который сначала посредством манипуляций в системе MBI, а затем с помощью взрыва газа хочет продемонстрировать свою силу. Потом он потребует от РХЗ десять миллионов. Кому из руководства первому ляжет на стол это требование?

— Кортену. Потому что только он может принимать решения по таким суммам.

Фирнер наморщил лоб и непроизвольно взглянул в сторону стола на небольшом возвышении, за которым сидели Кортен, руководитель китайской делегации, премьер-министр и другие важные гости. Я напрасно ждал какого-нибудь замечания вроде: «Ну что вы, господин Зельб! Это уже из области фантастики». Он опустил тарелку. Пятно от вина довершило метаморфозу: из-под маски уверенности и независимости показался растерянный и напряженный Фирнер. Словно позабыв обо мне, он сделал несколько шагов в сторону открытого окна, потом взял себя в руки, вновь, как щит, поднял перед собой тарелку, коротко кивнул мне и решительно направился к своему столику.

Я пошел в туалет.

— Ну что, мой дорогой Зельб, есть прогресс? — Кортен пристроился к соседнему писсуару и принялся расстегивать ширинку.

— Ты имеешь в виду мое дело или мою простату?

Он, не прерывая процесса, захохотал. Он смеялся так, что ему пришлось даже опереться рукой о стену. Наконец я понял причину его веселья. Однажды мы уже так стояли перед писсуарами, в туалете гимназии имени Фридриха Вильгельма. Это был приготовительный маневр, перед тем как удрать с урока. Если бы учитель, господин Брехер, спросил про нас, староста класса должен был встать и сказать: «Кортену и Зельбу было плохо на перемене, и они сейчас в туалете. Я схожу посмотрю, может, им уже полегчало». Но учитель решил «посмотреть» сам, застукал нас бодрыми и веселыми перед писсуарами и велел в наказание простоять так еще час под присмотром сторожа-швейцара.

— Сейчас придет Брехер с моноклем! — опять прыснул Кортен.

— Тошнотик, сейчас придет Тошнотик! — вспомнил я его кличку.

Мы стояли с расстегнутыми штанами, хлопали друг друга по плечу и смеялись так, что у меня уже слезы катились градом и кололо в боку.

Тогда это могло закончиться для нас плачевно. Брехер нажаловался на нас директору, и я уже представлял себе взбешенного отца, плачущую мать и накрывшееся медным тазом освобождение от платы за учебу. Но Кортен все взял на себя, сказал, что я не виноват, что это он меня подбил удрать с урока. Так что письмо к родителям понес домой он, но его отец только посмеялся.