«Если нас случайно застукает кто-то из Комитета, будет очень плохо. Господина Кристофера могут высечь плетьми».

«Но эти… комитетчики вообще не имеют никакой власти. А частная клиника – это все же частное заведение». Собственный голос вдруг показался мне жалобным и беспомощным.

«Южная больница обеспечит нам анонимность. У господина Кристофера тяжелое алкогольное отравление. Да еще наркотики – что тут поделаешь? Кроме того, ему нужно зашить рану на лице, понимаете? И плюс к тому лихорадка, многочисленные нарывы на теле…»

«Но ведь никто не посмеет задержать кадиллак. Нам достаточно обратиться в полицию…»

«Времена изменились. Сейчас революция. И полицейские не приедут. Или приедут и задержат нас самих. У Савака[22]много новых лиц».

Хасан был прав. Я не хотел принимать никаких решений, он разбирался в обстановке лучше меня. Я же был слабаком, ничего не знал и не имел достаточно сил, чтобы с ним спорить.

Хасан захлопнул заднюю дверцу, и я сел рядом с ним на переднее сиденье. Мы довольно долго спускались с горы, но не по большому кольцевому шоссе, а выбирая маленькие, малолюдные, едва освещенные переулки. Мне представлялось, что тегеранская ночь накрыла нашу машину подобно защищающему от всех страхов коричневому одеялу, в которое я могу закутаться.

Один раз мы наткнулись на дорожное заграждение; поперек улицы была натянута колючая проволока, и у меня душа ушла в пятки – я никак не мог сообразить, вижу ли перед собой регулярных солдат или кого-то еще; но человек с окладистой бородой, с автоматом у пояса и с белой повязкой вокруг лба сделал знак, чтобы мы проезжали, и в машину даже не заглянул.

Дверца отделения для перчаток все время падала, я придерживал ее рукой. Сзади хрипел Кристофер. От этого сжималось сердце, но когда я обернулся и посмотрел на него – как он лежал с головой, замотанной красно-белым махровым полотенцем, похожий на полупустой мешок с мусором, и ему на лоб падали мокрые от пота волосы, и кровь капала на рубашку, и его левый глаз таращился сквозь неплотно прикрытые веки, – я вдруг увидел его во всем его подлинном неуклюжем убожестве; и внезапно, в тот же миг, увидел и себя самого во всем моем отвратительном убожестве.

Человек, который хрипел там, на заднем сиденье, не имел более ничего общего с «золотым» Кристофером – всеми любимым, высокоинтеллигентным знатоком архитектуры, эрудитом, всезнайкой, великолепно высокомерным и всегда не в меру хорошо выглядевшим светловолосым циником; тот Кристофер, что был моим другом, исчез.

Больница находилась на одной из боковых улочек, на юге Тегерана. Внешне она действительно не походила на госпиталь – совсем нет. Она была трехэтажной, на зеленоватом неоновом щите вспыхивала непонятная персидская надпись. Стены были обмазаны коричневой глиной, к зданию не вела подъездная дорога для машин «скорой помощи», и, очевидно, оно вообще не имело главного входа.

Мы припарковали кадиллак, посидели еще минуту, и в свете фар я разглядел двух больших серых крыс, которые, испугавшись нас, заметались по сточной канаве.

Луны, которая наверху, на севере Тегерана, еще нависала над городом большим желтым диском, теперь не было видно. Хасан остановил мотор и обеими руками медленно провел несколько раз по своему лицу. Он пробормотал пару слов, но я их не разобрал. Фары еще горели, Хасан их выключил, и мы медленно и осторожно выбрались из машины. Я попал сандалией в коричневую лужу, хотя дождь перед тем не шел.

Чуть ниже по улице валялся неубранный мусор, его запах невозможно было спутать ни с чем иным в здешнем мире: так могла пахнуть только тухлая говядина; я решил, что это отбросы с больничной кухни.

Пока мы вытаскивали Кристофера из машины, к куче мусора подбежала собака, принюхалась, в буквальном смысле порылась там лапами, схватила что-то, повернулась с добычей в зубах и скрылась из виду где-то в той стороне.

Хасан на своей спине дотащил Кристофера до двери больницы. Кристоферовы ноги в ботинках от Берлути волочились в уличной пыли. Я шел рядом и придержал дверь, и потом мы оказались внутри, и внутри было еще прохладней, чем снаружи, – кондиционер гонял по помещениям влажноватый мертвый воздух. Пахло чем-то знакомым; я подумал, что точно так же пахло у зубного врача на Rue de Montaigne,[23]с которым Кристоферу однажды пришлось иметь дело.

За письменным столом, с ризопаловым[24]покрытием, который служил регистрационной стойкой, сидел бородатый мужчина в белом халате и, кажется, дремал. Хасан бережно положил Кристофера на деревянную скамью у стены и сделал мне знак, чтобы я сел с ним рядом. Кристофер опять начал хрипеть, я испугался, что, если он будет лежать на спине, кровь попадет ему в легкие, и осторожно перевернул его на бок.

Хасан подошел к сидевшему за столом бородатому мужчине, но прежде, чем он успел что-то сказать, зазвонил телефон, регистратор открыл глаза, снял трубку и предостерегающе поднял руку, чтобы Хасан помолчал. Разговаривая, он поглаживал свою бороду.

Хасан терпеливо, чуть ли не смиренно стоял с опущенной головой у стола и ждал. Бородач крутанулся к стене на своем вертящемся стуле и прикрыл низ телефонной трубки левой рукой. Одновременно правой рукой он почесывал свое колено, я это отчетливо видел, и в тот момент мне захотелось вскочить и крикнуть ему, что нам необходима срочная помощь, но я сдержался. Я не хотел показаться наглым и надеялся, что Хасан сделает все как надо.

Беседа по телефону длилась целую вечность. Стены были выкрашены светло-зеленой масляной краской – нет, скорее, эмалью. Неоновые лампы, висевшие на потолке, отражались в покрытом линолеумом полу, но не давали по-настоящему яркого света. Вдоль края деревянной скамьи прогуливалась муха. Дальше, с левой стороны от прохода, я заметил закрытую дверь.

Хасан что-то пробормотал, последовал долгий обмен любезностями, и наконец регистратор положил трубку, после чего Хасан повернулся ко мне, улыбнулся и сделал ободряющий жест, показав кулак с поднятым вверх большим пальцем. Мы все еще ждали. Человек за столом открыл большую тетрадь, что-то туда записал, через некоторое время появились два бородатых санитара в грязных халатах и Кристофера уложили на каталку, обтянутую светло-коричневым кожезаменителем. Я еще подумал: неужели все мужчины в этой стране носят такие пышные бороды? Санитары повезли каталку по длинному коридору, потом свернули направо, и один из них открыл какую-то дверь.

Я быстро заглянул в палату. Вонь показалась мне просто невероятной. Пахло отбросами. В палате лежало человек тридцать – на двадцати койках. Стены были испачканы калом и кровью. Повсюду стояли большие жестяные ведра, с зацепившимися за края грязными марлевыми бинтами. У некоторых больных отсутствовали те или иные части лица, у других свешивались с края постели культи ампутированных рук, замотанные побуревшими от крови тряпками.