Мы остановились перед зданием в вильгельминовском стиле, которое, как ни странно, при ближайшем рассмотрении показалось мне скорее постройкой пятидесятых годов. Оно было окружено высокой стеной, по верху залитой бетоном с вделанными в него осколками разноцветного стекла.

У черной стальной двери стояли примерно тридцать по виду совершенно отчаявшихся людей и ждали, когда их пустят внутрь. Они были в пальто, некоторые – со связанными руками.

«Подождите, я подержу вам дверцу машины. Тогда вам будет легче пробиться сквозь толпу». Толстый полицейский вылез на тротуар, обогнул авто и открыл мне заднюю дверцу.

«До свидания. Мне в самом деле очень жаль, что с вашим другом случилось такое. Удачи». Он пожал мою руку.

«Да, и вам того же. Спасибо за участие, вы были ко мне очень добры».

Иранский охранник сперва посмотрел на мои сандалии, но потом быстро отдал честь, поскольку я выходил из полицейской машины. Я высоко поднял свой паспорт, и он крикнул, чтобы меня пропустили. Люди расступились, даже не выражая никакого недовольства, просто так; их поведение свидетельствовало о глубочайшей апатии, плечи были опущены, они знали, что их все равно не пропустят, никогда, – и тем не менее продолжали терпеливо ждать. Полицейская машина развернулась и уехала.

Солдат с белой повязкой на плече сказал несколько слов в переговорное устройство, стальная дверь с жужжанием отворилась, и я ступил во двор. Там росла яблоня, прямо посреди гравия. Все звуки городской жизни разом исчезли. Я подошел к парадному, немецкий солдат улыбнулся мне, полистал мой паспорт, и вот я уже внутри.

Я шел по коридору, мимо разных дверей, по полу, покрытому светло-серым линолеумом. Слева от каждой двери была прикреплена специальная пластиковая рамка, куда вставлялась карточка с именем чиновника, сидевшего в данном кабинете. Ниже помещалась табличка с указанием его должности.

В одном из таких кабинетов немецкого посольства вице-консул заглянул мне в глаза, задержав свой взгляд на пару секунд дольше, чем было необходимо. Я запомнил кольцо с печатью на его мизинце и то, что он курил, когда кончиками пальцев клал мой паспорт поверх раскрытого паспорта Кристофера.

На стене слева от него висел плакат под стеклом, изображавший вид Рейна летом; там можно было увидеть корабли: длинную и широкую темную баржу, возможно для перевозки всякого мусора, и рядом с ней другое судно, белое, – выкрашенный белой краской паром или прогулочный пароход. Они проплывали мимо скал Лорелеи. Над ними – надпись, выполненная белыми буквами, красивым шрифтом: Germany.[27]Рядом с этим плакатом красовалась чуть меньшая по размеру фотография в рамке: портрет федерального президента Вальтера Шееля.

«Покойный был вашим… спутником жизни?» – спросил вице-консул. Ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы выговорить это словосочетание.

«Нет. Мы были просто друзьями».

«А с какой целью вы приехали сюда, в Иран?»

Вице-консул зажег себе новую сигарету. У него было худое лицо и усталые, почти сонные глаза. Казалось, разговор вовсе его не интересовал, но у меня возникло впечатление, что он специально создает такой имидж.

«И почему именно теперь?» – спросил он.

«Как туристы. Это указано в наших визах. Было указано в наших визах».

«Вы добирались через Турцию, по железной дороге?»

«Да, конечно. Почему вы спрашиваете? Вы ведь видите это по моему паспорту».

«Хм. В последнее время мы видим в Иране мало туристов».

«Хотите начать все с начала?»

«А что, кто-то еще сомневался в ваших словах?»

«До вас – местная полиция; они требовали, чтобы я подписал какие-то бумаги. И говорили, что мы с Кристофером работаем на американскую разведку».

«Надеюсь, вы не стали ничего подписывать?»

«К сожалению, пришлось. Это было очень глупо с моей стороны? Прочесть документы я не мог».

«О да. Вы накликали на себя неприятности, – быстро сказал вице-консул и уставился на свой ноготь. – Ну хорошо, а что в действительности привело вас в Иран? Со мной вы можете быть откровенны».

«Кристофер очень интересовался архитектурой мамлюков. Барочность… э… сафавидской архитектуры он считал непосредственной реакцией на рационализм мамлюков. Он собирался написать об этом книгу. Поэтому мы и ехали через Турцию. Он говорил, что хочет проследить архитектурные влияния».

«И вы его сопровождали?»

«Да».

Я посмотрел в окно. Наш разговор почему-то никак не мог сдвинуться с мертвой точки. Сквозь прутья решетки я видел залитый лучами зимнего солнца бульвар и мужчину в гавайской рубашке, который только что вылез из американского автомобиля и теперь яростно жестикулировал, с покрасневшим от натуги лицом. Военный полицейский в белых перчатках, вооруженный автоматом, махнул рукой, чтобы американец вернулся в кабину и ехал дальше.

«Послушайте, в ближайшие дни здесь будет очень несладко. Никто толком не знает, что может произойти. Шах и его семья скорее всего уже покинули страну, и мы с минуты на минуту ждем…»

«Чего вы ждете?»

«Ждем… полной катастрофы, государственного переворота, исламской революции, возможно, прихода к власти коммунистов – называйте это как хотите».

«Н-даа…»

«Все будет очень скверно. Демократический порядок лопнул. Еще одна ночь, и партнеры по переговорам попадут за решетку. Чем, собственно, оправдывается наше существование? Думаете, это легко? Ах, для чего я рассказываю вам все это…»

«Не знаю».

«Мой отец во время Второй мировой войны, в Белграде, расстрелял четырех евреев. Он расстреливал евреев, слышите? Мне стыдно, я стыжусь за каждый день, прожитый мною на земле. Вас это не удивляет? Вас не удивляет Германия? Или тот факт, что человек, родившийся в подобной семье, смеет сидеть здесь, под взглядом вот этого?»

Он мотнул головой, показав на фото Вальтера Шееля, висевшее на стене. Я откинулся на спинку стула и выпустил из легких воздух. Вице-консул встал, подошел к окну, одной рукой пошире раздвинул шторы, посмотрел на улицу и потом вернулся на свое место. Я попытался сконцентрироваться на стоявшем в углу фикусе.

«Кто будет заниматься транспортировкой тела?»

«Определенно не я».

«Значит, родственники?»

«Может быть. Я, с вашего разрешения, хотел бы сейчас уйти».

«Не буду вам в этом препятствовать. Однако позвольте задать вам еще один вопрос».

«Да?»

«Вы верите в зло?»

«Нет».

«Откуда приходит зло?»

«Я не знаю».

«Оно всегда было здесь? Всегда было в нас?»

«Нет».