– Неплохо, – сказал я. – Если только это действительно Мэллой и если он поведет себя так, как вы рассчитываете.

Налти старательно откашлялся.

– Да. А чем занят ты – так, на всякий случай?

– Ничем. С какой стати мне чем-то заниматься?

– Ты неплохо поладил с миссис Флориан. Может, у нее окажутся еще какие-то соображения?

– Только прихватите с собой бутылку, – сказал я.

– Ты недурно побеседовал с ней. Может, стоит потратить на нее еще немного времени?

– По-моему, это дело полиции.

– Оно конечно. Только раз ты уж начал проворачивать идею насчет той девицы…

– Похоже, это пустой номер – если миссис Флориан не врет.

– Женщины постоянно врут – просто так, для практики, – угрюмо сказал Налти. – Ты не очень занят, а?

– У меня есть работа. Подвернулась после того, как мы расстались. Работа, за которую платят. Не обессудьте.

– Стало быть, не хочешь мне помочь?

– Не в этом дело. Просто нужно зарабатывать на жизнь.

– Ладно, приятель. Раз ты так относишься к этому, ладно.

– Да никак не отношусь, – чуть ли не закричал я. – Только у меня нет времени помогать вам или другим фараонам.

– Ну-ну, позлись, – сказал Налти и оборвал разговор.

Я стиснул умолкшую трубку и прорычал:

– В городе тысяча семьсот пятьдесят полицейских, и все хотят использовать меня на побегушках.

Бросив трубку, я опять приложился к бутылке.

Чуть погодя я спустился в вестибюль и купил вечернюю газету. Налти был прав по крайней мере в одном. Об убийстве Монтгомери в разделе «Объявлен розыск» пока не упоминалось.

Я вышел из здания с расчетом пообедать пораньше.

Когда я приехал в Монтемар-Виста, уже начинало смеркаться, но вода еще поблескивала в лучах заходящего солнца, вдали широкими ровными валами бился прибой. Между пенными гребнями волн летела, почти касаясь воды, стая пеликанов. Одинокая яхта направлялась в лодочную гавань Бэй-Сити. За ней расстилалась бескрайняя пурпурно-зеленая гладь океана.

Рядом с пляжем проходило шоссе, над ним высилась широкая бетонная арка, представляющая собой пешеходный мост. Бетонная лестница с толстыми оцинкованными перилами шла от арки вверх по склону горы прямо, как стрела. За аркой находилось кафе, о котором говорил мой клиент, изнутри оно было ярко освещено, но снаружи за столиками под полосатым тентом не было никого, кроме брюнетки в брюках; она курила, угрюмо глядя на море, перед ней стояла бутылка пива. Фокстерьер использовал один из железных стульев вместо столба. Когда я проезжал мимо в поисках стоянки, она рассеянно выговаривала ему.

От стоянки я вернулся пешком, прошел под аркой и стал подниматься по лестнице. Славная прогулка, если любишь одышку. До Кабрильо-стрит двести восемьдесят ступеней. Ветер присыпал их песком, перила были мокрыми и холодными, как брюхо жабы.

Когда я вышел наверх, вода уже потемнела, с океана дул бриз, чайка со сломанной лапкой кружилась, преодолевая его. Я сел на сырую, холодную верхнюю ступеньку, вытряхнул из туфель песок и стал ждать, чтобы пульс немного замедлился. Слегка отдышавшись, я отодрал от спины прилипшую рубашку и направился к освещенному дому, единственному вблизи лестницы.

Это был уютный небольшой дом, к парадной двери вела потускневшая от соленого воздуха винтовая лестница, над дверью висел фонарь, сделанный под каретный. Внизу, рядом с домом, находился гараж. Ворота его были раздвинуты, в тусклом свете виднелся похожий на линкор большой черный автомобиль с хромовыми завитушками, хвостом койота, привязанным к фигурке Ники Самофракийской на пробке радиатора, и выгравированными инициалами владельца на месте эмблемы фирмы. Руль находился справа. Судя по виду, автомобиль стоил дороже, чем дом.

Я поднялся по винтовой лестнице и, не обнаружив звонка, постучал молоточком в форме тигровой головы. Стук заглох в вечернем тумане. Шагов в доме не слышалось. Влажная от пота рубашка холодила мне спину, как лед. Дверь бесшумно отворилась, и передо мной предстал высокий блондин в белом фланелевом костюме и с фиолетовым шелковым шарфом на шее.

В петлице белого пиджака красовался василек, по сравнению с ним светло-голубые глаза блондина казались блеклыми. Фиолетовый шарф облегал шею свободно, поэтому было видно, что мой визави без галстука и что шея у него толстая, мягкая, как у сильной женщины. Черты его лица были крупноваты, но красивы; он был на дюйм выше меня. Белокурые волосы были уложены тремя уступами, так что прическа напоминала ступени лестницы и поэтому сразу мне не понравилась. Впрочем, она бы не понравилась мне в любом случае. И вообще, у него был вид человека, который носит костюм из белой фланели с фиолетовым шарфом и василек в петлице.

Блондин негромко откашлялся и взглянул через мое плечо на потемневшее море. Потом надменно произнес холодным тоном:

– Да?

– Семь часов, – сказал я. – Минута в минуту.

– Ах да. Постойте, ваша фамилия… – Он умолк и нахмурился, словно пытаясь вспомнить. Эффект был липовый, как родословная подержанного автомобиля.

Я помедлил минуту, потом сказал:

– Филип Марло. Та же самая, что была днем.

Блондин резко бросил на меня недовольный взгляд, словно сказанное мной требовало каких-то мер. Потом отступил назад и холодно произнес:

– Да-да. Совершенно верно. Входите, Марло. У моего слуги сегодня свободный вечер.

Дверь он распахнул кончиком пальца, словно брезговал делать это сам.

Я вошел и, проходя мимо него, ощутил запах духов. Блондин закрыл дверь. Мы оказались на низкой галерее с железными перилами, опоясывающей с трех сторон большую гостиную. С четвертой стороны находились большой камин и две двери. В камине потрескивал огонь. Вдоль галереи тянулись книжные полки и металлически поблескивали скульптуры на пьедесталах.

Мы спустились по трем ступеням. На полу был расстелен ковер, нога утопала в нем почти по щиколотку. Стоял раскрытый концертный рояль. На его углу высилась серебряная ваза с розой, под вазой лежала салфетка из светлого бархата. Было много изящной мебели, очень много напольных подушек и с золотыми кистями, и без. Славная комната, если в ней вести себя тихо. В теневом углу стоял покрытый камчатной тканью диван. В таких комнатах люди сидят, подобрав под себя ноги, потягивают абсент через кубик сахара, говорят высокими жеманными голосами, а иногда просто пищат. Заниматься там можно чем угодно, кроме работы.

Мистер Линдсей Марриотт присел к роялю, нагнулся, понюхал желтую розу, потом открыл французский эмалированный портсигар и закурил длинную коричневую сигарету с золотым ободком. Я сел в розовое кресло, надеясь, что не оставлю на нем следов. Закурил «Кэмел», выдохнул дым через нос и взглянул на скульптуру из черного блестящего металла. Она представляла собой замкнутую кривую с небольшой складкой внутри и двумя выступами снаружи. Марриотт заметил, что я разглядываю ее.