Ни в письме к отцу, ни в двух письмах к невестке Грейс ни словом не упомянула о возрасте своего мужа. При одной мысли о том, с каким выражением лиц все они уставятся на Перигрина, вспыхивало прежнее заносчивое упрямство: ей нет дела до того, что они подумают, пусть смотрят как угодно, думают что угодно и говорят что заблагорассудится. Ей все равно.

Однако, увы, Грейс было далеко не все равно. Она истерзала себя переживаниями. Разумеется, все решат, что она поступила как эгоистка, ухватившись за Перри. Подумают, что молодой человек пожалел ее. Не поверят, что в их браке есть взаимная радость и нежность. И это снова оживит ее чувство вины и ощущение неравенства, о которых она уже почти не вспоминала.

А потом они поедут в Лондон, где Грейс ждут новые испытания при встрече с матерью Перри. Что та подумает о своей невестке? Они, разумеется, встречались, когда Грейс была домоправительницей Пола. И что подумает весь этот бомонд, которому ее представят? И каково будет Перри в окружении множества людей… молодых женщин, гораздо более волнующих и привлекательных, чем его жена?

Грейс оставила свою руку в теплой ладони мужа, прижалась плечом к нему и смотрела в окно кареты на грязно-коричневые поля, где уже проступала пока еще блеклая зелень. Скоро придет весна и оденет все в прекрасный, яркий наряд. Но не для Грейс. Ее жизнь обернется осенью или даже зимой. Холодной и суровой.

Уж лучше бы вернуться в Рирдон-Парк зимой, чем летом, когда на деревьях полно плодов и воздух напоен ароматом роз, которые они с Перри сажали вместе.

Никто из хозяев не встретил их на мощенном булыжником дворе, когда карета остановилась перед главным входом в Пангем-Мэнор. Только грум и два ливрейных лакея. Впрочем, февральский день выдался холодным и ветреным.

В холле их ждали Мартин и Этель, к удивлению Грейс, почти не изменившиеся с тех пор, как она видела их в последний раз. Правда, волосы у Мартина слегка поредели на макушке, он немного располнел, а цвет лица приобрел багровый оттенок. Он сохранял все то же присущее ему с молодых лет выражение собственной значительности; между бровями по-прежнему застыла вертикальная складка, обозначающая нетерпение по поводу несообразительности окружающих и неудовлетворение собственной жизнью. Этель была все такой же худой и бледной. И неулыбчивой.

Грейс слегка коснулась холодной щекой щеки невестки, повернулась к брату и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку.

— Ты прекрасно выглядишь, Грейс, — произнес Мартин, на короткое мгновение задержав руки на талии сестры.

— Вы, наверное, очень замерзли, — заговорила Этель. — Я велела подать чай в гостиной. Может, выпьете по чашечке, а уж потом я покажу вам ваши комнаты.

Грейс повернулась к мужу, который молча стоял позади нее, взяла его за руку и внимательно наблюдала за лицами брата и невестки, пока происходила церемония знакомства. Ни единого проблеска удивления или какого-либо иного чувства, оба были воплощенная любезность.

— А где па? Где же отец? — спросила Грейс.

— Зимой он по большей части находится у себя в комнатах, — ответила Этель, беря Грейс под руку и направляясь к лестнице. — Но велел передать, что спустится к чаю, когда мы послали к нему слугу сообщить, что вы приехали.

— Он нездоров? — спросила Грейс.

— Он сильно сдал. Стареет, как и все мы. Грейс не услышала в этих словах никакого подтекста. И вообще, зачем искать колкие намеки там, где их скорее всего нет? Она больше не Грейс Ховард, своевольная дочь. Она леди Грейс Лэмпмен и осознает необходимость вести себя вежливо и ожидать такой же вежливости от тех, с кем ей доведется общаться.

— Как дети?

— Дети? — Этель бросила на нее удивленный взгляд, пропуская Грейс в гостиную. — Освальд в школе. Ему скоро шестнадцать. Возможно, ты запамятовала, как много времени прошло. Присцилла придет к чаю. Весной мы берем ее с собой в город на сезон. Ведь ей почти восемнадцать.

— Да, конечно, — спохватилась Грейс., — Просто поразительно, как скоро они стали взрослыми. — И с горечью подумала: “Джереми было бы четырнадцать”.

Мисс Присцилла Ховард была очень похожа на свою мать в молодости. Стройная, светловолосая, она надела ради торжественного случая розовое платье с оборочками, которое не слишком ей шло. Девушка была довольно миловидной, на щеках ее играл румянец, глаза сверкали от возбуждения, смешанного с некоторым испугом.

— Здравствуйте, тетя Грейс. — Она присела в низком реверансе. — Я вас помню. Вы почти не изменились. Вы носите траур по дяде Полу? Дедушка тоже носит траур, хотя мама и папа сняли его на Рождество.

— Ты слишком много говоришь, дитя мое, — заметил ей отец. — Сделай реверанс дяде Перигрину.

Присцилла обратила свой взор на новоиспеченного дядюшку, и румянец ее стал еще ярче.

Грейс видела смех в его глазах. Перри отвесил изящный поклон.

— Я слышал, как ваша матушка говорила, что в этом сезоне вы начнете выезжать, — сказал он. — Хотел бы ее предостеречь, так как уверен, что все юные щеголи выстроятся у ваших дверей. Пожалуйста, называйте меня дядей Перри, дорогая Присцилла.

— Хорошо, дядя Перри, — улыбнулась девушка. — Но я думаю, вы слишком молоды, чтобы считаться моим дядей. Вы часто бываете в Лондоне? Мама и папа не были там с юности. Я уверена, что за эти годы там многое изменилось.

— Осмелюсь утверждать, что в те не слишком отдаленные от нас времена люди светские посещали званые вечера, балы, приемы, театры и ездили на пикники точно так же, как это делают теперь, — ответил Перигрин. — И точно так же танцевали и флиртовали ради собственного развлечения. Ваша мама была представлена той же самой королеве, перед которой и вы сделаете глубокий реверанс. Мы с Грейс, кстати сказать, тоже собираемся в Лондон.

— Правда? — воскликнула Присцилла. — Это замечательно! Ты об этом слышала, мама?

Присцилла засыпала Перри вопросами о Лондоне, и это продолжалось несколько минут, пока Мартин и Этель вежливо расспрашивали Грейс о том, как они с мужем добирались сюда.

Разговор оборвался с появлением лорда Поли. Оставив своего камердинера в дверях, старый лорд — в глубоком трауре — вошел в комнату один, тяжело опираясь на трость. Он был все таким же худым и высоким, все таким же суровым и преисполненным чувства собственного достоинства. Только волосы из просто седых превратились в совершенно белые, и морщины, идущие от носа к подбородку, сделались глубже. Он окинул Грейс внимательным взглядом и посмотрел ей прямо в глаза с прежней зоркостью и остротой.

— Итак, Грейс, ты приехала домой.

— Да, отец. Как вы себя чувствуете?

— Хорошо. Я рад видеть, что ты настолько была привязана к брату, что до сих пор носишь по нему траур.

— Я любила Пола, отец.

— Допускаю, что я любил его недостаточно, — произнес лорд не без горечи. — Представь меня своему мужу.